— Быть не может, — сказал один из мойщиков, — Быть такого, черт подери, не может. Этот парень криком разрушал стены, я видел это собственными глазами.

Все заговорили разом.

Кертис вопросительно взглянул на хозяина и кивнул в сторону двери. Уорчестер поднялся и пошел за ним. Зал выглядел громадным и пустынным.

— Выйдем на террасу, — предложил Хирам.

Они стояли, глядя с высоты на город. Над ними располагалась обзорная площадка Эмпайр-стейт-билдинг, а еще выше — старая причальная мачта, когда-то предназначавшаяся для цеппелинов, но за этим исключением места выше не было во всем Нью-Йорке, да и во всем мире. Ярко светило солнце: неужели в день гибели Джетбоя небо было таким же голубым?

— Что делать с ужином? — просто спросил метрдотель. — Продолжать или отменять?

— Будем продолжать, — не колеблясь, ответил ресторатор.

— Прекрасно, сэр.

Тон был подчеркнуто нейтральным — не одобрительным, но и не осуждающим.

Но Хирам почувствовал, что должен объяснить свое решение. Он положил руки на каменный парапет, устремил невидящий взгляд на запад.

— Мой отец, — начал он низким запинающимся голосом. — Он был, э-э, крепкий мужик. Такой же крупный, как я, особенно в последние годы. Он всегда отличался, э-э, здоровым аппетитом.

— Он ведь был англичанин, да? — уточнил Кертис.

Уорчестер кивнул.

— Он воевал при Дюнкерке. После войны женился на девушке из нашей женской вспомогательной службы и вместе с ней уехал в Америку. «Невеста военного времени», вот как он себя называл. Когда он говорил так, мать краснела, и отец смеялся. Да, мой старик умел посмеяться. Хохотал так, что стены тряслись. Он все делал с размахом. Ел так ел, пил так пил. И с женщинами тоже. У него был десяток любовниц. Мать, похоже, не возражала, хотя она предпочла бы, чтобы он был хотя бы чуточку более осмотрительным. Он был настоящий горлопан, мой отец.

Последовала секундная пауза.

— Он умер, когда мне было двенадцать. Похороны были… в общем, отец бы переплевался. Не будь он мертв, ни за что бы не стал на таких присутствовать. Все было так мрачно, так благочестиво — и ужасно тихо. Я все ждал, что отец сядет в гробу и отмочит какую-нибудь шутку. Все плакали и перешептывались, но никто не смеялся, и не было ни еды, ни выпивки. Каждая секунда тянулась словно вечность.

— Понимаю, — сказал Кертис.

— Знаешь, в своем завещании я написал об этом и отложил некоторую сумму, причем внушительную, могу добавить. Так что когда я умру, «Козырные тузы» распахнут двери перед моими друзьями и родственниками, столы будут ломиться от еды и питья, пока не кончатся деньги, и, может быть, люди будут смеяться. Может быть. Я не знаю, какого мнения придерживался в этом отношении Плакальщик, но из всех известных мне людей он смеялся даже громче, чем мой отец.

Метрдотель улыбнулся.

— Помнится, как-то раз он своим хохотом разбил нам хрусталя на несколько тысяч долларов.

— И ничуть не смутился. А смеялся он, между прочим, над шуткой Тахиона. Добрый доктор, разумеется, посчитал себя виноватым и так расстроился, что почти три месяца и носу к нам не показывал. — Хирам похлопал Кертиса по плечу. — Нет. Я не верю, что Плакальщик хотел бы, чтобы мы отменили вечеринку. Будем продолжать. Решено.

— А его ледяная скульптура?

— Мы ее обязательно выставим. Не будем притворяться, будто Плакальщик никогда не существовал. Скульптура будет напоминать нам о том… о том, что одного из нас сегодня нет с нами. — Где-то далеко внизу сигналил автомобильный гудок. Погиб человек, туз, один из горстки счастливчиков, а город продолжал жить в обычном ритме, и, как всегда, кто-то куда-то опаздывал. Хирам поежился. — Давай займемся делами.

Они вернулись в зал и у дверей встретили Питера Чау.

— Вас к телефону, — сообщил он Хираму.

— Спасибо, — отозвался тот и поспешил в кабинет.

— Я знаю, что всем вам не терпится узнать последние новости, — обратился он к своим работникам, — И мне тоже. Но через несколько часов нам предстоит накормить полторы с лишним сотни людей. Мы сообщим вам, как только станет известно что-то новое. А теперь возвращайтесь к работе.

С экрана телевизора сенатор Хартманн, стоя у Могилы Джетбоя, обещал, что СКИВПТ проведет тщательное расследование убийства Плакальщика. Уорчестер кивнул, отключил звук и взял телефонную трубку.

Сначала он не узнал этот голос, и обрывочные слова, которые давались говорившему с явным трудом, показались ему бессмысленными. Звонивший все извинялся, снова и снова, твердил что-то про бензин, и Хирам никак не мог понять, в чем дело.

— О чем вы?

— Ама… ама… омары, — произнес голос.

— Что? — Уорчестер буквально подскочил в кресле. — Жабр, это ты?

Какой странный голос у торговца!

— Прости… прости, Хирам.

Он захрипел. Кто-то забрал у него трубку.

— Доброе утро, толстяк, — произнес чей-то голос, незнакомый и пронзительный, напоминавший скрежет бритвенного лезвия по школьной доске. — Жабр говорит не очень разборчиво — он еще не закончил выплевывать зубы. — Было слышно, как кто-то засмеялся. — Этот рыбоглазый пытался сказать тебе, что мы только что закончили мариновать твоих вонючих омаров в вонючем бензине, так что если хочешь получить их, можешь оторвать свою жирную задницу от стула и забрать их сам, потому что его вонючий грузовик полыхает. — И снова смех, — А теперь слушай меня внимательно, урод. Плевать мне, туз ты или не туз, но если ты, дерьмо, еще раз сунешь свой поганый нос в мои дела, то же самое будет и с тобой. Понятно?

Повисла мертвая тишина, потом послышался крик, и что-то захрустело — как будто сломали кость.

— Слышал, дерьмо? — осведомился скрежещущий голос и взвизгнул: — Ты это слышал?

— Да, — ответил Хирам.

— Всего хорошего. — В ухо ему ударили гудки.

Уорчестер медленно вернул телефонную трубку на место. «Надеюсь, сегодня ничего хуже уже произойти не может».

И тут телефон зазвонил снова.

* * *

Фортунато снял трубку и набрал бруклинский номер. Едва только стоило ему присесть, как кошка запрыгнула к нему на колени и принялась когтить его джинсы. В трубке прозвучали два гудка; потом ответил женский голос.

— Алло, можно Арни? — спросил он.

Можно было послать астральное тело, но он уже израсходовал около половины запаса энергии, так что следовало поберечь силы.

— Нет, его нет дома. Это его мать. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Меня зовут Фортунато…

— О господи! Арни вечно только о вас и говорит. Он просто умрет, когда узнает, что вы звонили, а его не было дома.

— А вы не знаете, где он, мадам? Я попытаюсь сам найти его.