Сумерки сгустились. Внизу зазвенел колокольчик.

– Тьфу, черт, уже спать! – ворчит Воробей.

Ребята зашевелились. Косецкий тоже нехотя поднялся. Сегодня он дежурил и должен был идти в спальни укладывать воспитанников. Но спать никому не хотелось.

– Может, посидим еще? – нерешительно предложил Янкель, но халдей запротестовал:

– Нет, нет, ребята! Нельзя! Витя нагрянет, мне попадет! Идемте в спальню. Только дайте закурить перед сном.

Ребята достали махорку, и, пока Косецкий свертывал папиросу, они один за другим спускались вниз.

– Вы к нам заходите, в спальню побеседовать, когда младших уложите, – предложил Громоносцев.

– Хорошо, забегу.

Уже внизу, в спальне, ребята, укладываясь, гуторили между собой:

– Вот это парень!..

Последнее время Косецкий особенно близко сошелся со старшими. Они вместе курили, сплетничали про зава и его помощницу. Теперь ребята окончательно приняли в свою компанию свойского Косецкого и даже не считали его за воспитателя.

Ночь наступила быстро. Скоро стало совсем темно, а ребята еще лежали и тихо разговаривали. Косецкий, уложив малышей, пришел скоро, сел на одну из кроватей, закурил и стал делиться с ребятами планами своей будущей работы.

– Вы, ребята, со мной не пропадете. Мы будем работать дружно. Вот скоро я свяжусь с обсерваторией, так будем астрономию изучать.

– Бросьте! – лениво отмахнулся Японец.

– Что это бросьте? – удивился Косецкий.

– Да обсерваторию бросьте.

– Почему?

– Да все равно ничего не сделаете, только так, плешь наводите. Уж вы нам много чего обещали.

– Ну и что ж? Что обещал, то и сделаю! Я не такой, чтобы врать. Сказал – пойдем, и пойдем. Это же интересно. Будем звездное небо изучать, в телескопы посмотрим…

– Есть что-то хочется, – вдруг со вздохом проговорил все время молчавший Янкель и, почему-то понюхав воздух, спросил Косецкого:

– А вы хотите, Афанасий Владимирович?

– Чего?

– Да шамать!

– Шамать-то… шамать… – Косецкий замялся. – Признаться, ребятки, я здорово хочу шамать. А что? Почему это ты спросил? – обратился он к Янкелю, но тот улыбнулся и неопределенно изрек, обращаясь неизвестно к кому.

– И это жизнь! Хочешь угостить дорогого воспитателя плотным обедом – и нельзя.

– Почему? – оживился Косецкий.

– Собственно, угостить, пожалуй, можно… но… – робко пробормотал Японец.

– Но требуется некоторая ловкость рук и так далее, – закончил Янкель, глядя в потолок.

– Ах, вот в чем дело! – Косецкий понял. – А где же это?

– Что?

– Обед.

– Обед на кухне!

Потом вдруг все сразу оживились. Обступили плотной стеной Косецкого и наперебой посвящали его в свои планы.

– Поймите, остаются обеды… Марта их держит в духовой… Сегодня много осталось. Спальня сыта будет, и вы подкормитесь. Все равно до завтра прокиснет… А мы в два счета, только вы у дверей на стреме постойте…

Косецкий слушал, трусливо улыбаясь, потом захохотал и хлопнул по плечу Громоносцева.

– Ах, черти! Ну, валите, согласен!

– Вот это да! Я же говорил, – захлебывался Янкель от восторга, – я же говорил: вы не воспитатель, Афанасий Владимирович, а пройдоха первостатейный.

Налет проводили организованно. Цыган, Японец и Янкель на цыпочках пробрались на кухню, а Косецкий прошел по всем комнатам дачи и, вернувшись, легким свистом дал знать, что все спокойно.

Тотчас все трое уже мчались в спальню, кто со сковородкой, кто с котлом.

Ели вместе из одного котла и тихо пересмеивались.

– Хе-хе! С добрым утром, Марта Петровна! За ваше здоровье!

– Хороший суп! Солидно подсадили куфарочку нашу, – отдуваясь, проговорил Косецкий, а Воробышек, деловито оглядев посудину, изрек:

– Порций двенадцать слопали.

Нести котлы обратно не хотелось, и лениво развалившийся после сытного обеда Косецкий посоветовал:

– Швырните в окно, под откос.

Так и сделали.

Сытость располагает к рассуждениям, и вот Янкель, кувырнувшись на кровати, нежно пропел:

– Кто бы мог подумать, что вы такой милый человек, Афанасий Владимирович, а я-то, мерзавец, помню, хотел вам чернил в карман налить.

– Ну вот. Разве можно такие гадости делать своему воспитателю? – улыбнулся благодушно Косецкий, но Япончик захохотал.

– Да какой же вы воспитатель?

– А как же? А кто же?

– Ладно! Бросьте арапа заправлять!

Косецкий обиделся.

– Ты, Еонин, не забывайся. Если я с вами обращаюсь по-товарищески, то это еще не значит, что вы можете говорить все, что вздумается.

Теперь захохотала вся спальня.

– Хо-хо-хо!

– Бросьте вы, Афанасий Владимирович.

– Воспитатель! Ха-ха-ха!

– Вот жук-то!

А Япошка уже разошелся и, давясь от смеха, проговорил:

– Не лепи горбатого, Афоня. Да где же это видано, чтобы воспитатель на стреме стоял, пока воспитанники воруют картошку с кухни! Хо-хо-хо!

Косецкий побледнел. И, вдруг подскочив к Японцу, схватил его за шиворот:

– Что ты сказал? Повтори!

Япошка, под общий хохот, бессильно барахтаясь, пробовал увильнуть:

– Да я ничего!..

– Что ты сказал? – шипел Косецкий, а спальня, принявшая сперва выходку воспитателя за шутку, теперь насторожилась.

– Что ты сказал?

– Больно! Отпустите! – прохрипел Японец, задыхаясь, и вдруг, обозлившись, уже рявкнул: – Пусти, говорю! Что сказал? Сказал правду! Воруешь с нами, так нечего загибаться, а то распрыгался, как блоха.

– Блоха? А-а-а! Так я блоха?.. Ну хорошо, я вам покажу же! Если вы не понимаете товарищеского отношения, я вам покажу!.. Молчать!

– Молчим-с, ваше сиятельство, – почтительно проговорил Громоносцев. – Мы всегда-с молчим-с, ваше сиятельство, где уж нам разговаривать…

– Молчать!!! – дико взревел халдей. – Я вам покажу, что я воспитатель, я заставлю вас говорить иначе. Немедленно спать, и чтобы ни слова, или обо всем будет доложено Викниксору!

Дверь хрястнула, и все стихло.

Спальня придушенно хохотала, истеричный Японец, задыхаясь в подушке, не выдержал и, глухо всхлипывая, простонал:

– Ох! Не могу! Уморил Косецкий!

Вдруг дверь открылась, и раздался голос халдея: