В другом конце галереи скрипнула половица. Оттуда к Элси торопливо направлялась Хелен с красными, как яблоки, щеками. Тесемки ее чепца были развязаны и хлопали служанку по плечам.

Элси судорожно вздохнула.

– Хелен? Где же чай?

– Его миссис Холт готовит, мэм, – последние несколько футов Хелен почти бежала, ее подбородок трясся над воротничком платья. – Я очень прошу меня простить, но я хотела бы поговорить с вами… с глазу на глаз.

В это мгновение в гостиной захихикала Сара. Перед глазами Элси вновь пронеслось лицо компаньонки.

– Хелен, принеси мне ночной горшок. Скорее.

* * *

Очистив желудок и выпив стакан воды, Элси немного пришла в себя. Хелен усадила ее на бильярдный стол, так что ноги болтались в воздухе. Рядом, за дверью гостиной слышалось звяканье ложечек о чашки. Видимо, миссис Холт, наконец, принесла туда чай.

– Я сказала миссис Холт, что должна побыть с вами немного, на случай, если… если вам опять будет нездоровиться, – Хелен говорила быстрым шепотом, не отрывая глаз от стены. – Можно мне с вами поговорить? Это совсем ненадолго.

Элси было совсем не до выяснения отношений с прислугой, но Хелен спасла ее, не дав упасть в обморок посреди коридора, в собственной рвоте. Самое малое, чем она могла за это отплатить, – дать ей высказаться.

– Да, я готова тебя выслушать. Говори, прошу.

– Я… – Хелен запнулась, растерянно замолчала. Потупившись, она теребила передник. – Я даже не знаю, с чего начать, мэм. Да только… миссис Холт говорит, что вы заходили в детскую.

Элси словно обдало жаром.

– Да.

– А вы… – она снова взялась за передник, – вы там что-нибудь видели, мэм?

Элси ухватилась за край бильярдного стола. Она шутит? Миссис Холт, видимо, рассказала о ее странном поведении в детской, и служанка решила над ней посмеяться?

Как-то в Лондоне экономка в доме Руперта уговорила Элси назначить обед на два часа, слишком рано – чтобы только выставить ее простушкой перед гостями. Слуги могли заявить Элси, что ее деньги получены торговлей, могли назвать ее лавочницей – и даже торгашкой. Манеры у нее были недостаточно хороши, и это делало ее предметом нападок для слуг.

– Что, по-твоему, я должна была там увидеть?

Элси ждала услышать описание колыбели и игрушек, которое она дала миссис Холт. Вместо этого Хелен сказала другое:

– Надпись.

– Надпись?

Хелен оставила в покое фартук.

– Не надо мне было ничего говорить. Прошу вас, мэм, забудьте, что я сказала.

– Ты видела в детской надпись, Хелен?

Хелен суетливо оглянулась.

– Не рассказывайте миссис Холт. Ей это совсем не понравится. Она даже завела себе черного кота, чтобы показать, что не верит в приметы. А только с тех пор, как хозяин вернулся, все здесь стало как-то… странно.

Если Хелен играла, то очень натурально. У нее дрожали руки, выдавая волнение.

Следующие слова Элси подбирала очень тщательно.

– Это ведь, кажется, ты обнаружила мистера Бейнбриджа, Хелен? После его смерти? Что ж, тогда естественно, что тебя все нервирует в этом доме. Может быть…

Хелен затрясла головой.

– Я тоже так подумала, мэм, когда поняла, что Мейбл ничего не заметила. А еще я подумала, что в этой детской столько камфары, что можно кошку убить, так может, от ее паров у меня в голове немного помутилось. Но хозяин… он тоже это видел.

Элси крепче вцепилась в край стола.

– Надпись?

– Нет… не совсем. Надпись вижу только я одна, прямо в пыли. Как будто пальцем написана. Но у хозяина было другое. Он увидел слово, выложенное из деревянных кубиков с азбукой.

– Что за слово, Хелен? Ты смогла его прочитать?

– Да, да. Миссис Холт показала мне буквы, – даже в такой момент в голосе Хелен прозвучала гордость. – Мейбл до сих пор не все буквы заучила.

– Неважно, так что это было за слово? Что говорила надпись?

Хелен сморщила нос.

– Мама. Там было сказано: Мама.

Бридж, 1635

Подготовка к визиту королевской четы идет совсем не так, как я того желала бы. А все из-за этого снега – снега! – выпавшего на Троицу и сделавшего невозможными поездки. Ужасный мороз разрушил все мои планы. Все цветы придется сеять заново или заменять взрослыми растениями. Хвала небу, что из теплицы в Лондоне прислали розы и лилии! Теперь я молю Господа, чтобы их удалось сохранять живыми, целыми и невредимыми в течение трех месяцев. Еще одна маленькая радость – то, что грядка Гетты с травами пережила холода. Тонкие зеленые росточки оказались одними из самых выносливых, а голубовато-серые побеги чертополоха, те и вовсе чувствуют себя превосходно.

Моя тревога усиливается по мере того, как растут надежды Джосайи. Он уже мечтает о том, как пристроит новое крыло к дому. Нынче утром он пришел ко мне в спальню, когда я одевалась, с небольшим пакетом, обернутым в шелк.

– Что это? – спросила я у его отражения в зеркале. Мне показалось, что там, у меня за спиной, что-то холодное и прозрачное, как лед.

– Подарок, миледи, – муж положил мне руку на плечо. – Сможете ли отгадать, что это?

– Это драгоценности, которые мне предстоит надеть во время визита короля и королевы. Вероятно… колье?

– Моя маленькая пророчица, – довольно хмыкнул Джосайя.

Он начал разворачивать сверток. Я зажмурилась, чтобы не видеть, а лишь чувствовать его руки у себя на шее. Звякнув, ожерелье коснулось моих ключиц. Острое, холодное. Это было похоже на полоску из снега.

– Открывай глаза, – рассмеялся Джосайя. – Лиззи, отдерни штору, твоей госпоже плохо видно.

Я услыхала, как за спиной прошелестела штора, и медленно открыла глаза.

Я угадала предмет, но не его свойства. Бриллианты обвивали мне шею и спускались на грудь. С изящной дуги свисали три крупные грушевидные капли. Все камни чистейшей воды, без изъянов. Такое ожерелье могло принадлежать и самой королеве.

– Джосайя…

В зеркале я увидела его лицо. Он светился от горделивой радости.

– Оно станет наследием для наших потомков, Анни. Перейдет жене Джеймса, а потом к жене его сына. Всякому знатному роду потребны фамильные драгоценности. Отныне это – брильянты Бейнбриджей.

Я почти открыла рот, и с языка чуть было не сорвались слова, что у меня уже есть драгоценности его матушки. Однако сгустившийся воздух и покалывание предостерегли меня против этого.

– Они прекрасны. Мы можем… – я украдкой покосилась на Лиззи и понизила голос, – мы можем их себе позволить, любимый?

Джосайя нахмурился.