5) и т. д.

И тогда в головах у одной двуяйцовой парочки, сидящей среди публики в кинотеатре «Абхилаш», возникли некоторые вопросы, требующие ответа, как-то:

а) А трясет ли ногой капитан фон Трапп?

Нет, не трясет.

б) А выдувает ли капитан фон Трапп слюну пузырями? Да или нет?

Нет, никоим образом.

в) А гогочет ли он?

И не думает.

Ах, капитан фон Трапп, капитан фон Трапп, смогли бы вы полюбить малыша с апельсином в руке, сидящего в полном запахов зале?

Он только что держал в руке су-су Апельсиново-Лимонного Газировщика, но все-таки смогли бы вы его полюбить?

А его сестричку-двойняшку? С задранными коленками, фонтанчиком и «токийской любовью»? Смогли бы вы полюбить ее тоже?

У капитана фон Траппа имелись кое-какие встречные вопросы.

а) А какие они дети? Чистенькие? Беленькие?

Нет. (А вот Софи-моль – да.)

б) А выдувают ли они слюну пузырями?

Да. (А вот Софи-моль – нет.)

в) А трясут ли они ногами? Как канцеляристы?

Да. (А вот Софи-моль – нет.)

г) А держали ли они в руке, вместе или поодиночке, су-су чужого человека?

Н… ннда. (А вот Софи-моль – нет.)

– В таком случае извините, – сказал капитан фон Трапп. – Об этом не мо жет быть и речи. Я не могу их любить. Я не могу быть их Баба. Нет-нет.

Капитан фон Трапп не смог бы.

Эста уронил голову на колени.

– В чем дело? – спросила Амму. – Если ты опять решил кукситься, поедешь домой. Сядь прямо, пожалуйста. И смотри. Для этого тебя сюда привели.

Допивай.

Смотри фильм.

Сколько бедных, которым не на что.

Везет богатенькому. Ни забот ни хлопот.

Эста сел прямо и стал смотреть. Живот подступил к горлу. Вздымающееся, кренящееся, тинисто-зеленое, набухающе-водное, морское, плывущее, бездонно-тяжелодонное ощущение.

– Амму, – позвал он.

– Ну ЧТО еще? – Шипящее, хлещущее ЧТО.

– Мне рвотно, – сказал Эста.

– Просто подташнивает или хочется? – Голос Амму стал озабоченным.

– Не знаю.

– Давай выйдем, попробуешь, – сказала Амму. – Тебе полегчает.

– Давай, – сказал Эста. Давай? Давай.

– Куда это вы? – поинтересовалась Крошка-кочамма.

– Эста попробует облегчить желудок, – объяснила Амму.

– Куда это вы? – спросила Рахель.

– Мне рвотно, – сказал Эста.

– Можно я выйду посмотрю?

– Нет, – сказала Амму.

Опять мимо Публики (ноги ктовправоктовлево). Тогда – чтобы петь. Теперь – чтобы попробовать облегчить желудок. На выход через ВЫХОД. За дверью, в мраморном фойе, Апельсиново-Лимонный Газировщик ел конфету. Она ходила по его щеке желваком. Он издавал мягкие сосущие звуки, как вытекающая из умывальника вода. На прилавке валялась зеленая обертка с надписью «Парри».[37]Он мог есть конфеты бесплатно. У него было несколько тускло-прозрачных емкостей с разными конфетами. Он вытирал мраморный прилавок тряпкой грязного цвета, которую держал волосатой, опоясанной часами рукой. Когда он увидел светящуюся женщину с полированными плечами, ведущую за руку мальчика, по его лицу пробежала тень. Потом он улыбнулся своей клавишной улыбкой.

– На выход, так рано? – спросил он.

У Эсты уже началась отрыжка. Амму ввела его, как слепого, в ЕЕ умывальную комнату Яруса Принцессы.

Он повис в воздухе, стиснутый между нечистым умывальником и телом Амму. С болтающимися ногами. На умывальнике имелись железные краны и ржавые пятна. Еще там была коричневая паутинная сеть тоненьких трещин, похожая на карту большого, замысловатого города.

Эсту сотрясали спазмы, но наружу ничего не выходило. Только мысли. Они выплывали из него и вплывали обратно. Амму не могла их видеть. Они нависали над Умывальным Городом, как дождевые тучи. Но умывальный люд – мужчины, женщины – занимался своими обычными умывальными делами. Взад-вперед сновали умывальные машины и умывальные автобусы. Умывальная Жизнь продолжалась.

– Нет? – спросила Амму.

– Нет, – ответил Эста.

Нет? Нет.

– Тогда умой лицо, – сказала Амму. – От воды всегда лучше. Умой лицо, а потом пойдешь выпьешь лимонной газировки.

Эста умыл лицо, и руки, и лицо, и руки. Его ресницы намокли и слиплись.

Апельсиново-Лимонный Газировщик сложил зеленую конфетную обертку и пригладил сгиб остроконечным ногтем большого пальца. Потом прихлопнул муху свернутым в трубку журналом. Аккуратно смахнул ее с прилавка на пол. Там она лежала на спинке и дрыгала слабенькими ножками.

– Милый какой, – сказал он Амму. – Поет – заслушаешься.

– Мой сын, – сказала Амму.

– Правда? – удивился Апельсиново-Лимонный Газировщик и уставился на Амму зубами. – Уже? Вы такая молоденькая!

– Ему что-то нехорошо, – сказала Амму. – Я думаю, от холодного питья полегчает.

– Конечно, – сказал Газировщик. – Конечно-конечно. Апельсинлимон? Лимонапельсин?

Страшные, мерзостные слова.

– Спасибо, мне не хочется. – Эста поглядел на Амму. Тинисто-зеленый, плывущий, бездонно-тяжелодонный.

– А вам? – обратился к Амму Апельсиново-Лимонный Газировщик. – Кокаколафанта? Мороженое? Розовое молоко?

– Нет. Мне ничего. Спасибо, – сказала Амму. Светящаяся женщина с упругими ямочками.

– Вот, – сказал Газировщик, протягивая горсть конфет, как щедрая стюардесса. – Пусть ваш маленький мон полакомится.

– Спасибо, мне не хочется, – сказал Эста, глядя на Амму.

– Возьми, Эста, – сказала Амму. – Не обижай.

Эста взял.

– Скажи Спасибо, – сказала Амму.

– Спасибо, – сказал Эста. (За конфеты, за белый яичный белок.)

– Не стоит благодарности, – сказал Апельсиново-Лимонный Газировщик по-английски.

– Да! – сказал он. – Мон говорит, вы из Айеменема?

– Да, – ответила Амму.

– Я там часто бываю, – сказал Апельсиново-Лимонный Газировщик. – У жены там родня. Я знаю, где ваша фабрика. Райские Соленья, да? Это он мне сказал. Ваш мон.