— Как тебя зовут?

— Дойчман…

— Ох, ну и имя! Злое какое–то. Неприятное. Постараюсь позабыть его. Нет, ты Михаил, это имя светлое, героическое…

— Да… — только и смог произнести в ответ Дойчман.

Он чувствовал, как его охватывает дрожь, и он ничего не мог с этим поделать. Не мог он противостоять исходившим от этой девушки незащищенности, доброте.

— Ты — красивая, — прошептал Дойчман, — ты просто чудо…

Усевшись за столом, Дойчман ел предложенные ему Таней мясо, хлеб, яйца, масло. Таня, стоя у плиты, зажарила на большой чугунной сковороде яичницу. За окном над Днепром сгущались сумерки. Было слышно, как потрескивают ударявшиеся об опоры моста льдины. Где саперы взрывали что–то — доносились глухие звуки разрывов. Таня, стоя рядом с Дойчманом, смотрела в окно на реку. Он обнял девушку за плечи, усевшись рядом, она послушно прильнула к нему, словно пытаясь обрести защиту у этого большого, странного незнакомца, так не походившего ни на Сергея, ни вообще на всех тех мужчин, с которыми ей пришлось познакомиться, ни на немецких солдат, с которыми она ежедневно сталкивалась. Дойчман чувствовал у себя на щеке ее гладкие волосы.

— Мне на самом деле нужно идти, — наконец произнес он.

Таня, подняв голову, посмотрела на него.

— Поцелуй меня, — едва слышно произнесла она.

Он поцеловал девушку в мягкие и холодные губы.

— Таня… — шептал он. — Таня…

Что это? Что с ним? Как такое могло произойти? Где–то далеко–далеко от Германии, в неведомой российской глуши он обнимал хрупкое, податливое девичье тело, и ничего больше не существовало — только этот миг странного единения и эта тишина. Лучи установленных на мосту прожекторов беспокойно обшаривали водную гладь Днепра. По бревенчатой поверхности моста, гудя моторами, проходила автоколонна. Надо идти. Бежать отсюда. Но Эрнст Дойчман не находил сил уйти. Юлия…

Дойчман резко поднялся.

— Пока, — хрипло произнес он.

— До свидания, Михаил…

Девушка, стоя у распахнутых дверей, провожала его взглядом, пока он не исчез во тьме.

Его ждали. Мотосани были наготове. Унтер–офицер стал выговаривать Дойчману за опоздание, но тот его не слушал, а без единого слова уселся на неудобное жесткое сиденье. Уставившись в темноту, невзирая на мороз, на тряскую дорогу, он думал о Тане, о Юлии, потом снова о Тане…

Между Горками и Бабиничами они обогнали старые, скрипучие, запряженные полудохлой клячей сани. Возница — Сергей Деньков — с довольным видом помахал им.

Но и этого Дойчман не заметил. Он был далеко. Перед ним стояли глаза Тани, в ушах звучал ее приятный мелодичный говор. Ласковый, успокаивающий. Может, так поет южный ветер над Волгой?

Обер–лейтенант Обермайер просмотрел доставленные Дойчманом из Орши приказы. Потом перечитал их снова, уже более внимательно, потом еще раз и еще. Потом подошел к телефону и велел соединить его через 1–ю роту с командиром батальона в Орше. Но перед этим решил, что надо выпроводить обер–фельдфебеля Крюля.

— Вот что, отправляйтесь–ка на полевую кухню и проследите, чтобы все было в порядке. И раньше чем через полчаса не возвращайтесь.

Оскорбленный до глубины души Крюль убрался из канцелярии. С гауптманом Бартом обер–лейтенанта соединили довольно быстро.

— Приветствую, приветствую вас, Обермайер, — раздался дружелюбный голос Барта. — Как там у вас дела?

Обермайер откашлялся. Он так и не смог понять, то ли Барт на самом деле настроен дружелюбно, то ли гонит картину. И так было всегда, сколько Обермайер помнил.

— Вот, герр гауптман, только что получил переданные вами приказы, — доложил он.

Рука, в которой он держал документы, едва заметно подрагивала.

— Вот и хорошо. Вы рады?

— Ну, радоваться или нет — это как посмотреть, герр гауптман. Что значит: «данным планом предусмотрено прорытие системы окопов на участке между Бабиничами и Горками»? Это ведь куча работы. Вы ведь сами говорили, что речь пойдет о другом…

— Все меняется, Обермайер, меняется. Вы же понимаете, как это бывает: сегодня одно, завтра другое. Левая рука не знает, что делает правая, новая метла по–новому метет… Хотите продолжу?

— Когда нам приказано начать?

— Завтра.

— Да, но земля промерзла на метр с лишним. Она как камень. И вдобавок на ней слой снега сантиметров под семьдесят.

— Ну и что? Есть ведь кирки, ломы, а уж если совсем невмоготу, то и использовать подрывников.

— Кроме того, в районе Горок кусок территории примерно в полтора километра контролируется неприятелем. Что же нам, на глазах у врага оборудовать позиции?

— Послушайте, Обермайер! — Голос Барта обрел официальную сухость. — Вы слишком много думаете. И слишком много рассуждаете. Приказ таков: «прорытие системы окопов на участке между Бабиничами и Горками», следовательно, это распространяется и на упомянутый вами участок территории! Значит, придется работать либо по ночам, либо ранним утром. В ОКВ считают, что после холодов, то есть где–то к концу февраля, русские непременно начнут контрнаступление и направление главного удара на Смоленск будет сужено. Витебск в опасности. Там снега почти нет, раскисшие по осени дороги скованы морозом и представляют собой идеальные пути для русских танков. На южном направлении — под Киевом — русские наступают через крупный изгиб Днепра, пытаясь сокрушить наш фланг. Под угрозой весь фронт, Обермайер! И здесь предполагается соорудить тыловые рубежи, от наличия и качества которых зависит очень многое. И не случайно поэтому вас перебросили почти вплотную к линии фронта. Речь идет о рокадной дороге, дорогой мой. И войска, оттесненные противником от Смоленска, должны иметь здесь надежные, хорошо оборудованные позиции. Вот поэтому, черт возьми, нам и придется долбить эту земельку! Пусть даже у врага на глазах!

Обермайер положил стопку бумаг рядом с аппаратом:

— Так ведь в этих условиях мы погубим половину роты! — Обер–лейтенант Обермайер был в шоке.

— Если не две трети роты! Но на фронте есть батальоны численностью в два–три десятка человек плюс молоденький лейтенант, который ими командует. Как мне кажется, вы до сих пор не улавливаете сути.

— Иными словами, смертный приговор, но в смягченной форме. — Обермайер попытался произнести эту фразу с иронией, но у него не вышло. Вместо иронии звучали страх и обреченность.

— Боже мой — смертный приговор! Да вы неисправимый романтик. Знаете, отбросьте эти высокие словеса! Вы получили четкий и ясный приказ, и все. Думаете, Вернеру легче придется? Ему предстоит из спиленных деревьев сооружать снегозащиту вдоль дороги на Оршу, чтобы она оставалась проезжей. Так вот, днем они навалят деревьев, а за ночь партизаны все разберут. А прошлой ночью их роту обстреляли. Результат: 14 человек убиты, а 34 — ранены. Целый партизанский отряд, надо сказать, блестяще организованный и управляемый, устроил настоящее сражение, используя станковые пулеметы и минометы. Желаете еще что–нибудь услышать от меня, Обермайер?