Трудно понять, образовалась ли эта пещера естественным путем или была создана людьми. Где-то стены полностью каменные, в других местах укреплены железобетонными конструкциями. Лежанки высечены прямо в каменных стенах. Есть кухня, санузлы, медпункт. Все, что нужно для длительного пребывания.

На стенах через равные промежутки наклеены белые таблички с буквами и цифрами.

Пока Боггс объясняет, что нам с Финником надо пройти в зоны, обозначенные, как наши жилые отсеки — в моем случае буквой «Е», — подходит Плутарх.

— А, вот вы где.

Последние события ничуть не испортили ему настроение. Он прямо-таки светится от счастья. До Пита и бомбардировки Тринадцатого ему нет дела. Лес рубят — щепки летят.

— Китнисс, я понимаю, тебе сейчас нелегко из-за неприятностей у Пита, однако не забывай — на тебя все смотрят.

— Что?

Поверить не могу, что он так отозвался о положении Пита. Неприятности.

— Другие люди в убежище станут брать пример с тебя. Если ты будешь спокойной и смелой, они постараются быть такими же. Запаникуешь, — это сразу перекинется на других.

Я только молча смотрю на него.

— Огонь разгорается, так сказать, — добавляет он для туго соображающих.

— Может мне представить, будто я перед камерой?

— Да! То, что нужно. На публике человек всегда становится храбрее. Посмотри хотя бы, как мужественно держался Пит!

Я едва удерживаюсь, чтобы не влепить ему пощечину.

— Ну, мне пора к Койн, пока не заперли двери. Держись! — говорит он и уходит.

Я направляюсь к большой букве «Е» на стене. Наш сектор представляет собой очерченный линиями квадрат каменного пола размером двенадцать на двенадцать футов. Есть две лежанки — кому-то из нас придется спать на полу — и квадратная яма для хранения вещей. На стене под прозрачным пластиком висит лист белой бумаги с надписью: «ПРАВИЛА ПОЛЬЗОВАНИЯ УБЕЖИЩЕМ». Я вглядываюсь в черные строки, но слов не вижу — перед глазами все еще капли крови на белом кафеле. Кажется, я никогда не смогу стереть их из памяти. Постепенно строки разделяются на слова и буквы.

Первый раздел озаглавлен «По прибытии».

1. Убедитесь, что все жители вашего отсека на месте.

Мамы и Прим еще нет, но я-то пришла в числе первых. Они, наверное, занимаются транспортировкой больных.

2. Получите на складе по одному вещевому мешку на каждого жителя вашего отсека. Застелите постели. Сдайте вещмешки.

Осматриваюсь в поисках склада. Им оказывается глубокое помещение, отгороженное прилавком. Уже образовалась очередь, пока небольшая. Я подхожу, называю свой отсек и прошу три мешка. Сверившись со списком, мужчина достает мешки с полки и бросает на прилавок. Я надеваю один на спину, два других беру в руки. Когда я поворачиваюсь, вижу, что собралась уже целая толпа.

— Простите, — говорю я, протискиваясь между людей. Случайность? Или они вправду берут с меня пример, как говорит Плутарх?

Вернувшись в наш сектор, открываю один из пакетов. Тонкий матрас, постельное белье, два комплекта серой одежды, зубная щетка, расческа и фонарик. В других мешках то же самое, только, кроме серой одежды, есть еще белые халаты. Это, очевидно, для моей матери и Прим, на случай если им потребуется выполнять медицинские обязанности. Я заправляю кровати, раскладываю вещи и возвращаю вещмешки. Осталось прочитать последнее правило.

3. Ждите дальнейших указаний.

Сажусь на пол, скрестив ноги. Жду. В помещение непрерывным потоком текут люди, занимают места, получают вещмешки. Скоро убежище заполнится до отказа. Может, мама и Прим остались в другом месте, вместе с пациентами? Нет, вряд ли. Они ведь были в списке. Я уже начинаю волноваться, когда наконец показывается мама. Мой взгляд скользит по незнакомым лицам за ее спиной.

— Где Прим? — спрашиваю я.

— Ее тут нет? Она должна была идти из больницы прямо сюда. Ушла на десять минут раньше меня. Куда же она подевалась?

Зажмуриваю глаза, чтобы мысленно проследить ее путь, будто на охоте. Вот она слышит рев сирены, бросается помогать пациентам. Кивает, когда ее отправляют в убежище, потом вдруг задерживается на лестнице. Обеспокоенная. Но чем?

Я открываю глаза.

— Кот! Она вернулась за котом!

— О нет! — восклицает мама. Мы обе знаем, что я права. Мы проталкиваемся через поток людей, пытаясь выбраться из бункера. Солдаты по обеим сторонам от входа вращают металлические колеса, и толстые створки дверей медленно съезжаются. Почему-то я уверена, что, как только вход будут загерметизирован, ничто в мире не заставит солдат его открыть. Возможно, это даже не в их власти. Без разбора расталкиваю людей и кричу, чтобы подождали. Расстояние между створками неумолимо сокращается до ярда, потом до фута; остается только пара дюймов, когда я просовываю в щель руку.

— Откройте! Выпустите меня!

Солдаты в растерянности немного поворачивают колеса в обратном направлении. Недостаточно, чтобы я могла пролезть, но, по крайней мере, пальцы останутся целы. Я пользуюсь шансом и просовываю в отверстие плечо.

— Прим! — ору я наверх. Мать уговаривает охранников, а я пытаюсь протиснуться дальше, — Прим!

Наконец я ее слышу. Едва уловимый звук шагов по лестнице.

— Мы идем! — доносится голос сестры.

— Не закрывайте! — Это голос Гейла.

— Они идут! — говорю я охранникам, и они приоткрывают двери еще чуть-чуть. Я стою между створками, боясь, что иначе их закроют. Вот и Прим, ее щеки раскраснелись от бега, на руках она держит Лютика. Затаскиваю ее внутрь, следом бочком протискивается обвешенный вещами Гейл. Створки смыкаются с громким категорическим лязгом.

— О чем ты только думала? — Я со злостью встряхиваю Прим за плечи, потом обнимаю, сдавливая между нами Лютика.

— Я не могла его бросить, Китнисс, — оправдывается Прим. — Во второй раз. Ты бы видела, как он бегал по комнате и орал. Он вернулся, чтобы защищать нас.

— Ладно, ладно. — Я делаю несколько вдохов, чтобы успокоиться, размыкаю объятия и поднимаю Лютика за шкирку. — Надо было утопить тебя, пока была возможность.

Кот прижимает уши к голове и вытягивает лапу. Прежде чем он успевает зашипеть, я сама шиплю на него. Его это, похоже, сбивает с толку. Шипение кот всегда считал своим личным способом выразить презрение. В отместку он испускает такое жалобное «мяу», что сестра сразу же встает на его защиту.

— Ну же, Китнисс, не надо его дразнить, — говорит она, забирая кота обратно на руки. — Он и так весь испереживался.

Надо же, я задела нежные чувства твари. Как тут удержаться от соблазна? Но Прим искренне переживает за него. Поэтому я только представляю себе, как хорошо бы смотрелись перчатки из шкурки Лютика — уже много раз это помогало мне мириться с его существованием.