– Да, Францу…

– Из взрослых.

– Нет, – твердо отозвался Штефан, на миг вскинув взгляд и снова отведя глаза. – Больше я им не рассказываю ничего – никому, ни родителям, ни духовнику. Если они смеялись или злились, когда я говорил о том, что бывало раньше, то теперь-то что будет? А кроме того, есть еще одна вещь… Я кое-что узнал, и от этого у меня просто мурашки по спине.

– Какая вещь? – невольно скосившись в узкий витраж, на солнце, без особенного интереса спросил Курт, и мальчик неловко кашлянул, явно осознавая, как дико для сторонних слушателей звучит все, что он рассказывает сейчас.

– Еще я узнал, что родители всего этого не слышат, – сообщил он, наконец. – Когда начинается вот это, голос из шкафа. В первый раз это случилось ночью, и я тогда опять не спал до утра, даже не ложился – всю ночь просидел на постели. Когда я жаловался, что дверца шкафа открывается, отец сказал, что просто криво сколочено или рассохлось, и прибил туда крючок; так вот теперь я все время запираю шкаф на этот крючок, а потом еще придвигаю к дверце стул. Без этого не ложусь… Вот в ту ночь я так и сидел – шкаф заперт, стул у дверцы, и я не спал. И это было – голос оттуда, понимаете?

– И что она говорила?

– «Не глупи, Штефан, открой дверь и иди к нам».

– «К нам», – повторил Курт, сам не сумев понять, чего в его голосе было больше – скепсиса или растерянности. – К кому?

– Да почем я знаю?! – снова повысил голос парнишка и притих, встретив хмурый взгляд майстера инквизитора. – Так я слышал. Так вот, второй раз это случилось даже не ночью, а вечером, когда только начало темнеть. Мама зашла ко мне вчера – пожелать доброй ночи и прочее; ну, знаете… И она стояла у самого шкафа, когда я это опять услышал. Она сказала – «Да, Штефан, доброй ночи» с таким… хихиканьем… – узкие плечи мальчишки передернулись, словно ему вдруг стало холодно. – И я тогда подумал – вот сейчас-то мне и поверят!.. Только ничего мама не услышала, понимаете? Я слышал, а она нет. Поэтому сегодня я опять пришел в Друденхаус, потому что больше просто не знаю, что делать.

Я тоже, едва не ответил Курт, ощущая, как усталость переходит в невыносимую, унылую тоску; невольно взгляд скосился на дверь часовни в безнадежном уповании, что одному из его не особенно благочестивых сослуживцев зачем-либо взбредет в голову показаться здесь в будний день, и тогда, быть может, удастся свалить мальчишку на того, у кого достанет равнодушия и выдержки попросту послать его подальше…

– Что мне делать? – спросил Штефан уже прямо, глядя теперь в лицо собеседнику – открыто, требовательно; Курт вздохнул.

– Идти домой, – ответил он, сам теперь отводя глаза в угол и чувствуя на себе грустный, утомленный взгляд. – Успокоиться. Я… – от того, что фальшь и банальность произносимого были очевидны, несомненны, на душе стало мерзостно. – Я посмотрю, что тут можно сделать.

– Понятно… – шепотом протянул Штефан Мозер и, помедлив, рывком поднялся. – Я, в общем, ни на что такое не надеялся. Спасибо, что вы меня опять слушали, майстер инквизитор, и доброго вам дня.

На прощание мальчика никто не ответил и не сказал ему, уходящему, вслед ни слова.

На сей раз Ланц выслушал его унылый рассказ о неотвязном посетителе с большим тщанием и внимательностью, подытожив решительно и убежденно: «У парня явная беда с головой, и посему идея поговорить с его родителями не столь уж плоха. Нынче же вечером зайду к ним. Пускай присмотрятся к своему отпрыску».

Курт не возразил – ни утверждению старшего сослуживца, ни его решению; аргументов против подобных подозрений у него не было, да и, говоря по чести, его самого подозрения эти посетили не раз. Что же до беседы с Мозером-старшим, то и здесь он вполне отдавал себе отчет, что говорить лучше именно Ланцу, живущему в этом городе давно и вот уж более двадцати лет пребывающему на своей должности. Однако же спалось ему этой ночью скверно, и душу не покидало ощущение совершённого походя предательства.

Утро наступило внезапно, явившись в комнату вместе с все тем же Ланцем – бледным, как никогда собранным и похожим на родича у гроба покойного.

– Подъем, – пояснил он, когда Курт, проснувшись от несильного, но настойчивого пинка коленом, дернулся в сторону, уставясь на сослуживца непонимающе. – Одевайся, жду тебя внизу.

– В чем дело? – пытаясь собрать вялые мысли воедино, пробормотал он хрипло со сна, усевшись. – Нашли девчонку?

– Нет, – коротко и хмуро откликнулся тот. – Мальчишку. Подымайся.

Зарождающиеся утренние заморозки подернули тонкой, еще не ледяной, но уже стылой коркой загустевшую кровь вокруг, укрыв такой же мерзлой пеленой широко распахнутые глаза мальчика лет десяти с некогда светлыми, а теперь темно-бурыми короткими волосами. Тело лежало у городской стены на пустыре среди бугров окаменевшей октябрьской грязи, неестественно белое на фоне смерзшейся земли. Оцепление из стражей Друденхауса было готово в любой момент отшить всякого, кому взбредет в голову полюбопытствовать происходящим, однако в этот ранний час вокруг не было ни души.

– Вот ведь черт… – выронил Бруно едва слышно, когда до убитого осталось три-четыре шага, и застопорился, явно подавляя желание попятиться; Ланц подтолкнул его в спину:

– Иди, Хоффмайер, иди. Привыкай. Не на хорах служишь.

– Под ноги только смотри, – не оборачиваясь к вновь прибывшим, подал голос Райзе, сидящий у тела на корточках; голос у следователя и эскулапа Друденхауса был надтреснутый, как старый кувшин. – Не затопчите тут все.

– Брось, по такому заморозку в земле все равно ни единого следа не осталось… – возразил Курт тихо, приблизясь, однако, опасливо и неспешно. – То же самое, Густав? – уточнил он, понизив голос еще более, и тот вздохнул:

– Да, за исключением насилия. Раны те же; в этот раз изрезано меньше, как видишь, однако кое-что общее прослеживается. Даю заключение сразу: та же рука.

– Вот теперь точно вляпались, – так же тихо произнес Ланц, остановившись рядом. – Хальтер ума лишится.

– Опять отпрыск знатного горожанина?

– Хуже, абориген, – ответил тот тяжело и как-то сквозь губы, неведомо к чему оглядевшись по сторонам. – Много хуже. Это Иоганн Хальтер.

– Id est…

– Да, – угрюмо подтвердил Ланц, глядя на тело так, словно надеялся, что оно сейчас исчезнет, и все происходящее окажется попросту мороком, наведенным шутки ради неведомым волшебником. – Сын нашего бюргермайстера.

– Вот зараза… – пробормотал Курт тоскливо и едва не покривился от неуместно громкого голоса помощника на фоне их почти шепота:

– А будь это бездомный мальчишка – вы бы так не заботились, а?

– Дурак ты, Хоффмайер, и не лечишься. – Ланц говорил все так же едва слышно, без злости в голосе, устало складывая слова одно к другому. – Дело не в том, что видим в этом убийстве мы, а в том, что увидит в нем город. Хальтер будет биться головой об стену и свирепствовать, наплевав на все свои сделки с местными шайками, Кёльн впадет в панику, и сколько может быть самовольных «судов»… Приятелям нашего аборигена не позавидуешь, как и любому мало-мальски нелюбимому нашими добрыми прихожанами жителю города. Что-то искать, что-то расследовать в такой обстановке станет и вовсе невозможно… Чтобы сохранить хоть какое-то подобие порядка, Друденхаусу придется вывернуться через уши наизнанку.