Лёха нарочито медленно поднялся. Поправил ремень. Сплёл пальцы и хрустнул ими.

Их окружила тишина. Только щенки да приглушённая воробьиная возня в лесопосадке.

Он подошёл к Мите и, не тратя времени даром, сгрёб его за ворот.

«Бей!», — скомандовал себе Митя, но тело — подлый саботажник — осталось неподвижным. Лёха поднял его, развернул и швырнул в сторону БТРа.

— Оп-па, — прокомментировал Петька.

Митя долетел до самого колеса. Затошнило. В глазах плавали солнце и луна.

— А теперь встань и принеси, — сказал Лёха.

И ватное тело подалось к БТРу.

«К чёрту, достало!» Все смотрели на него. Менты со ступенек. Водила с брони «коробочки». Земляной от газораспределителя из-под приложенной козырьком ладони. Зухра, и та подняла морду, навострила свои лопухи. «Достало!»

Но что-то случилось. Будто кто одёрнул. Митя обернулся.

Перед ним стоял крупный агрессивный самец. Всерьёз обозлённый, уверенный в себе. Старший. К тому же, голодный. «Надо». Шагнул к нему, улыбающемуся, издающему какие-то обидные звуки. Шансов никаких. Уж очень большой. Но — надо.

— Ути-ути-ути.

Подошёл совсем близко, но не настолько близко, чтобы он достал его своей страшной лапой. Стал забирать вправо. «Он левша, левша… ложку левой держит… левша, рядом не любят садиться, потому что локти сталкиваются».

— Ути-ути, цыпа-цыпа.

«Если ударю слабо, только разозлю».

Он опередил — выбросил правую. Скула хрустнула, земля сорвалась с места, отлетела в сторону и, вернувшись, всем своим весом упёрлась в ладонь.

Сидел, опираясь на руку, вокруг медленно рассасывалась ночь. Теперь ВСЁ здесь, на этой промёрзшем пятачке перед крыльцом.

— Ой, что такое? Упало? Ай-яй-яй.

В одном из расширяющихся просветов появилась широкая фигура. Он улыбался. «Надо. Вставай». Теперь ВСЁ здесь, на этом промёрзшем пятачке, все восемнадцать лет и восемь месяцев. Любимые страницы, милые памяти дни. Улица Клдиашвили. Улица с газовыми фонарями и летящей конкой. Окно с ветвистым алоэ. Нервный свет керосинки и усталая капитанша. Медвежьи шкуры. Лампасы. Шашки.

— Ой, что это? Встаёт. Смотрите, смотрите, пока оно в лес не убежало.

«Надо».

Тряхнув головой ко всеобщему смеху, снова пошёл на большого самца. Два шага — снова хруст и земля. Во рту тёплая солёная кровь. Машинально он тронул языком разбитую губу, лохматые края раны.

— Какое-то оно неустойчивое.

«Надо».

В голове — обрыв. Изображение улетает вверх и снова появляется снизу. Он рядом, совсем рядом. Сейчас дёрнет левой… Но вместо этого он разводит руками и смеётся.

— Ну и чего геройствовать? Каждый сверчок…

«Сейчас!»

В сторону, бросок за спину — и они лежат на земле, хрипя и бешено суча ногами. Холодная пыль взлетает облаком.

Митя под ним, со спины, зажав его шею в замок. Горло — вот оно, мягкое, как у всех. Вдавливается, кругло ходит под предплечьем. Теснее, из последних сил. Нужно прилипнуть к нему и держать, держать во что бы то ни стало. Он хрипит. Мощно, судорожно изгибается, бьёт всем телом, бьёт головой. Встаёт на мост, хватает Митины руки, тянет, разрывает. Но хрипит, хрипит и дёргается во все стороны. Нужно удержать.

«Держи, держи, сука!»

И Митя держит, скаля вымазанные в кровь зубы.

Он хрипит. Мякнет. Машет своим: помогите.

Кто-то подбегает:

— Э! Э!

Больно бьют ботинком в бедро.

Над ним Петька. Бьёт в рёбра, но неудачно, вскользь. Не ослабляя замка, Митя поворачивается немного на бок. Теперь Петьке приходится забегать с другой стороны.

«Сейчас мои вмешаются. Сейчас помогут».

Петька всё-таки попадает, в плечо. Стоит уже прямо над ним, целится по голове. Не бьёт, целится — боится промазать. «Держи!» Квадратный носок ботинка. Митя втягивает — глубже, глубже под него убирает голову. Но рук не расцепляет. Чуть ослабив, тут же сдавливает снова. Квадратная морда ботинка. Митя вдавился в него так плотно, что задыхается сам. Удушающий запах чужого пота.

Подбегают с другого боку.

«Свои? Наконец-то».

Бьют по ногам. Со всех сторон.

— Да по башке ё…ни разок.

— Ох. л! по Лёхе попаду!

— Вертится, тварь!

Он совсем обмяк, лежит сверху тяжеленным куском мяса.

— Давай хватай.

Они схватили его за руки, за ноги, тянут. Ноги отрываются от земли, Митя повисает в воздухе, но всё ещё сжимает его шею.

— Не отпускает, скотина.

— Он уже синий!

— Эй, задушишь!

— Ну всё, пусти, сказал!

Бросают ноги, он больно падает на плечо, все вместе отрывают, расцепляю замок.

— Совсем е….тый!

Митя стоит, хрипя не меньше, чем скорчившийся на земле, держащийся руками за горло Лёха. Он лежит на боку, большой страшный самец. Ноги у Мити мелко дрожат, ломаются в коленях. Если сейчас кто-нибудь его ударит, он упадёт. Но они не смотрят в его сторону, наклоняются, поднимают Лёху.

«Кажется, всё»

Митя идёт к крыльцу, к валяющемуся на земле автомату. В сторожке кто-то только что зашёл за занавеску, занавеска ходит волнами. С трудом, широко размахнувшись, он закидывает автомат на плечо.

Щенки пищат. Ползут по мёрзлой земле и пищат. Противней только пенопластом по стеклу. Зухра не слышит этого писка. Её уши-лопухи ложатся на скрещенные лапы, Зухра устала. Два счастливчика сосут её самозабвенно, вибрируя от удовольствия. Земляной смотрит из-под руки. Митя отходит за сторожку и ложится здесь прямо среди грязных кульков и консервных банок. Что-то давит в спину, но вытащить нету сил. Земля пахнет помойкой и чужим потом. Он склоняет голову на бок и смотрит на Зухру. Брюхо её мягко покачивается от щенячьего усердия. Вдруг она поднимает голову и встаёт. Сосунки отрываются от сосцов и, шлёпнувшись, тоже начинают пищать. Один из отбракованных щенков подполз слишком близко, так что Зухра подходит к нему, берёт за загривок и относит на место.

— Так, забирайте сухпай, да я поеду. З….ли! Кто-нибудь возьмёт, или на землю на … сбросить?!

Митя вспоминает про Трясогузку и закрывает глаза.

…Слава богу, менты уехали в своём «Пазике». Начальство их расщедрилось, прислало отдельный транспорт — чтобы не пришлось им идти от комендатуры до общаги, где они квартировали, без оружия по ночному городу. БТРы туда не ездили: водилы решили, что это в западло. Обошлось хотя бы без необходимости сидеть рядом в тёмном железном коробе. И так весь день носом к носу — в молчании, отводя глаза и двигаясь друг мимо друга бочком, как крабы.