– Смотреть внимательней! Искать растяжки! – время от времени выкрикивал он.

Когда командир оказался в хвосте группы, я спросил, о каких растяжках речь.

– О проволочных, – погладил он едва пробивавшиеся усики. – Собаки ищут крупные мины, те, которые ставят против танков и автомашин. А противопехотные – маленькие, и собаки не чуют. Душманы часто ставят рядом и те и другие. Особенно коварны китайские. Задел за проволочку – мина вылетает из гнезда и тысячью осколков взрывается на уровне живота. Стоп! – поднял он руку.

Динга уткнулась носом в землю, постояла, взглянула на хозяина – заметил, мол, или не заметил? Сержант кивнул. Тогда Динга сделала шаг назад и, аккуратно подобрав хвост, села. Сержант опустился на колени и мягкими, неторопливыми движениями начал разгребать пыль. Так он добрался до земли, сухой, каменистой. Из-под ногтей показалась кровь.

А вот и мина, саперы называют ее «итальянкой». На вид – пластмассовая, ребристая кастрюля желтоватого цвета. Но в этой «кастрюле» шесть килограммов тротила. Когда две мины ставят вместе – это уже фугас. Взрыв от него страшный: фугас запросто пробивает днище танка, сбрасывает с дороги БТР, а от грузовика вообще ничего не оставляет.

Тем временем сержант тщательно окапывал мину с боков. Показались веревочки, предназначенные для ее переноски.

– Потянуть бы за них, – каким-то не своим голосом предложил я. – А то он будет так копаться до самого вечера.

– Ни в коем случае! – отверг мое предложение командир. – Внизу может быть то, что мы называем элементом неизвлекаемости.

– Что за элемент?

– Обыкновенная граната. Потянешь мину на себя – выдернешь чеку, и граната сработает. А от детонации, само собой, и мина.

– Такое случалось?

– Раз мы живы, значит, нет. Сапер ошибается один раз в жизни.

– Не буду спорить, – согласился я, – пословица есть пословица, из нее, как из песни, слова не выкинешь. Но пару лет назад мне довелось познакомиться с человеком, который эту пословицу опроверг.

– Как так? – насторожился старлей. – Этого не может быть. На ней выросло не одно поколение саперов, ее заставляют запомнить на всю жизнь на первом курсе училища.

– И тем не менее… Ладно, расскажу, как это было. Сдавали очередную станцию Московского метро. Гремят оркестры и поздравления, дарят цветы. Начальник Метростроя потребовал тишины и, размахивая бумажкой, прокричал, что ему только что вручили правительственную телеграмму, в которой говорится, что Николаю Алексеевичу Феноменову присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Что после этого было, описать невозможно! Когда новоявленного Героя перестали качать и опустили на землю, я прорвался к нему, чтобы сфотографировать, поздравить и пожать руку. А теперь попробуйте представить мое состояние, когда вместо руки я наткнулся на… настоящую клешню. И не одну, а две! Между тем их обладатель одной довольно цепко ухватил мою ладонь, а другой похлопал по плечу. Потом, когда появилось шампанское, он очень сноровисто открыл бутылку, еще более ловко наполнил бокалы, и мы выпили за его Золотую Звезду.

– А теперь за друзей-саперов! – чокнулся он со мной, когда налили по второму.

Оказывается, Николай Алексеевич был одним из первых метростроевцев, хорошо разбирался во взрывном деле, поэтому в первые же дни войны попал в саперный взвод. После того как отстояли Москву, их взвод перебросили под Сталинград. И вот там, в ночь перед наступлением, нужно было снять немецкие мины.

– То ли я напортачил, то ли мина была с секретом, – досадливо щурясь, вспоминал Николай Алексеевич, – но она взорвалась в моих руках. Сколько находился без сознания, не помню, но когда пришел в себя, первая мысль – застрелиться. Но как? Кисти обеих рук оторваны, один глаз выбит, а другой только и может, что отличить день от ночи. Каким-то чудом дополз до своих – и провалился в небытие.

Война для меня закончилась, но впереди ждали новые минные поля – так я называл бесчисленные операции. Честно говоря, в успех верилось с трудом, но я согласился на беспрецедентный эксперимент: врачи раздвоили культи рук и превратили их в клешни. Дальнейшее зависело от тренировок, и постепенно я научился брать ложку, вилку, карандаш, расческу. Заодно починили глаз: он хоть и один, а стал острым, как у снайпера.

На все это – пустяк по сравнению с тем, с чем я столкнулся, выйдя из госпиталя, – с горечью продолжал Николай Алексеевич. – Жена меня бросила, родители – на том свете, так что ухаживать за инвалидом первой группы оказалось некому. А знаете, сколько нас таких было после войны! Кучковались мы в основном в электричках. Выставишь культи наружу, чтоб, значит, растрогать братишек и сестренок, а народ тогда был сердобольный, зажмешь кое-как кепку и гнусавишь песню о жене, которая нашла себе другого… Рубли, само собой, так и сыпались.

Кто знает, во что бы я превратился, если бы не друзья-саперы.

Собралось нас тогда шестеро: у одного нет рук, но есть ноги, другой без ног, зато с руками. Сели мы как-то, поговорили и решили любой ценой вернуться к нормальной жизни. Начали с того, что выхлопотали дачные участки, купили в рассрочку домики и начали работать. Валили деревья, корчевали пни, рыли колодцы. Мало-помалу забыли о своих бедах и носились по магазинам в поисках гвоздей, досок, саженцев и удобрений. Не исключено, что так бы и вертелся между клубникой, медным купоросом и рынком. Но мне повезло: случайно встретил старого товарища по Метрострою. Вместо того чтобы посочувствовать инвалиду, он взял да и бахнул: «Чего лодырничаешь? Иди работать!».

В самую точку попал, именно такой разговор и был мне нужен. Оформили меня, конечно же, с оглядкой. Ну, какой толк от безрукого рабочего, да еще под землей, где каждый на счету и от его действий зачастую зависит жизнь сотен человек?!

Начал я слесарем-инструментальщиком, потом окончил техникум железнодорожного транспорта, стал механиком участка, а потом и начальником механического цеха. Что ни говори, а десять станций построено вот этими руками! – не без гордости воскликнул он и так сжал мою кисть, что, честное слово, стало больно.

Но надо было видеть, как нежно гладил он этими же руками вихры расшалившегося внука.

– Единственный? – уточнил я.

– Второй, – подбоченился бывший сапер. – Но, как доложила разведка, непоследний…

– Вот это человечище! – восхищенно воскликнул старлей Фомичев, когда я закончил свой рассказ. – Вот с кого надо делать жизнь свою! – вспомнил он школьную программу по литературе. – Нет, правда! Одна фамилия чего стоит, и он ее оправдал – Феноменов! А насчет пословицы про сапера, я по-прежнему считаю, что родилась она не на пустом месте: как говорится, исключение подтверждает правило.

Пока я рассказывал о допустившем ошибку, но выжившем и вернувшемся к нормальной жизни «феномене», сержант забрался под днище мины.

– У-у, гады! – вытер он струящийся пот и улыбнулся той победной улыбкой, какой улыбается футболист, забивший решающий гол. – Кого хотели перехитрить, нас с Дингой?! – потрепал он загривок собаки и дал ей кусочек сахара. – Есть проволочка, – доложил он командиру. – Мина неизвлекаема.