Спустя несколько минут они снова встретились в толпе, и Жюль сделал ей комплимент по поводу вчерашнего спектакля. Испытывая его, она ответила на итальянском, и он заговорил на том же языке. Заметив ее удивление, он объяснил:

— Когда я служил в польской кавалерии, то взял под свое покровительство молодого офицера из Италии. В благодарность за это он обучил меня своему языку.

— Видно, он нашел способного ученика. А как сложились дела у него?

— Он погиб в бою.

Джина нашла этот ответ беспечным и сказала:

— Тогда он научил вас большему, чем вы его!

— Можно сказать и так. Это один из немногих случаев, когда жизнь дала мне больше, чем я того заслуживаю. — В ответ на это она натянуто рассмеялась, но Жюль продолжил: — Конечно, я дорожу такими мгновениями, поскольку они случаются столь редко.

Она опустила глаза и заметила, что во время разговора ее пальцы невольно оказались в его руке. Она развела его пальцы и стала разглядывать их. Отпустив его руку, заметила:

— Необычная для солдата рука: можно подумать, что она принадлежит музыканту.

— Однако я не играю.

— Тогда вы обязательно должны петь, — сказала Джина подчеркнуто уверенным голосом.

— Пел когда-то. Наедине с собой.

Она кивнула с довольным видом:

— Когда после ужина отвезете меня домой, обязательно мне споете.

Он едва сообразил, о чем идет речь, как разговор принял общий характер и настала пора садиться за ужин, который давали в Мааре. Джина как-то ухитрилась уехать в экипаже вместе с тремя дамами, а Жюль предложил отвезти туда некоторых господ. Никто, кроме него, не знал, что хозяин дома, Пьер Карон де Бомарше, является секретным агентом французских и испанских корон, получившим задание тайком закупить оружие и военное снаряжение и надежно отправить все это в Соединенные Штаты Америки. Несколько месяцев Бомарше был связующим звеном между Шарлем Гравье де Верженом, министром иностранных дел Франции, и американским заказчиком в Париже. Бомарше превратил прежнее голландское посольство на Рю Вьей-де-Тампль в штаб-квартиру фиктивной торговой компании под названием «Родерик Орталес». Здесь он занимал с десяток клерков своими отчетами и торговыми планами, а сам жил на верхнем этаже со своей любовницей Мари-Терезой де Виллер-Мовлас, которая исполняла обязанности хозяйки дома.

Стоило только Жюлю познакомиться с Бомарше, как он понял, что тот увлекается жизнью, наполненной драматическими событиями и низкопробной комедией, поэтому ценил его больше как автора, нежели конспиратора. До приезда Бенджамина Франклина в Париж граф, однако, решил не распространяться о недостатках Бомарше, и оба находились в сердечных отношениях друг с другом.

Встреченный очаровательной Виллер-Мовлас, Жюль ограничился тем, что дружески улыбнулся Бомарше и прошел в главную гостиную. У них обоих сегодня не было ни малейшего желания обсуждать дела Соединенных Штатов, даже если для этого можно было бы найти безопасное место.

Во время ужина Джина Фарруччи не общалась с Жюлем, а старалась внести оживление в вечеринку. Она дважды спела под собственным умелым сопровождением на фортепиано, а в перерывах курсировала по гостиной, поднимая всем настроение своими остроумными репликами. Жюль понимал, что его испытывают, и был вежлив со всеми. Его забавляли полные любопытства взгляды гостей, пытавшихся определить его отношение к поведению Фарруччи. Ни от кого не ускользнуло то обстоятельство, что в театре она открыто пригласила его, а теперь проявляла к нему очевидное безразличие. Время от времени оба оказывались рядом, и тогда она отпускала короткие насмешливые комментарии на итальянском, на что он учтиво отвечал с интонациями в голосе, которые были понятны только ей.

В этот момент кто-то, уловивший достаточно много из их разговора, спросил Жюля:

— Полагаю, среди ваших талантов числится также пение?

— Я пою, но только не перед публикой.

Последовал взрыв хохота, причем громче всех смеялась Джина Фарруччи.

Наконец она решила, что пора уезжать, попросила принести ей шаль и меха и, попрощавшись с хозяином и хозяйкой дома, встала у двери и спокойно взглянула на Жюля. Тот подошел к ней и тоже попрощался со всеми. Она вышла, опираясь на его руку, и оба спустились к его экипажу. Жюль помог сесть, передав кучеру ее указания, куда ехать. Во время поездки она остроумно развлекала его размышлениями о вечере, а он старался не уступать ей и не раз заставил ее смеяться.

Однако Жюль сам не знал, что говорит; у него кружилась голова, чего не бывало уже много лет. Прежде чем они доехали до ее дома, он сказал:

— Синьорина, сегодня вечером я впервые счастлив, что вернулся во Францию.

Она лишь очаровательно улыбнулась, но на сей раз без всякого притворства.

Когда оба поднялись наверх, Джина перекинула шаль и меха через спинку кресла и помогла служанке зажечь все свечи в салоне, оставив Жюля стоять посреди комнаты. Затем она отпустила служанку и повернулась к нему, немного потягиваясь, будто впервые за весь вечер расслабилась.

— А теперь, месье, пора послушать, как вы поете.

Как и ожидалось, он тут же оказался в ее объятиях и страстно поцеловал ее. Руки певицы обхватили его шею, она прижалась к нему с такой силой, которая всколыхнула все его чувства. Он чуть отстранил голову и заглянул в ее темные глаза:

— Джина!

Она вызывающе посмотрела на него:

— Что дает вам право так называть меня?

— Вот это.

Его уста снова прильнули к ее губам, но очень легко, почти нежно. Пока его руки мягко блуждали по ее шее, плечам и устремились к талии, он ощутил, как ее гибкое тело становится податливым и отвечает на его ласки. Когда ни он, ни она больше не могли сопротивляться нахлынувшему чувству, он поднял ее и унес в темную спальню.

Следующая встреча Вивиан с Виктором состоялась тайно, в старом каретном сарае. Он прибыл вовремя, она впустила его через дверь и, еще не успев запереть ее за ним на засов, сказала:

— Ну как, нашел человека, который мне поможет?

В полумраке старого строения было трудно разглядеть выражение лица Виктора, но голос определенно говорил, что он разочарован.

— Извини, я разговаривал с нотариусом, и тебе никак не удастся помешать дяде продать эту собственность.

— Но есть старинный закон, запрещающий это, — если аристократ желает продать часть наследственного имущества, то его следует предложить членам семьи и продать за ту цену, какая покупателю по карману. Это означает, что все имущество Шерси должно остаться во владении нашего семейства.

Виктор серьезно посмотрел на нее:

— Нотариус развеял мои иллюзии на сей счет. Во-первых, по его мнению, городской особняк вряд ли подпадает под наследство предков — твой дядя говорил, что он был куплен только в 1750 году. Во-вторых, — он выдержал краткую паузу, — тебе это придется не по вкусу, но этот закон распространяется лишь на мужчин семейства Шерси. Если бы ты захотела купить этот городской особняк, закон не признал бы за тобой преимущественное право купли. Так как в семействе нет других мужчин, кроме твоего дяди, нет даже далеких кузенов, никто не сможет помешать ему поступить с имуществом так, как он посчитает нужным.