– Ты скажи честно: какие твои прогнозы?

– А прогноз, Яся, тут простой. Неважно, какие были причины – водный режим изменился или что еще. Предел прочности достигнут. Если одна часть поехала – скоро всё поедет дальше. Будет ползти до самого низа, где местный базис.

Но ведь стояло же сто лет, хотела я сказать; и тут же себе ответила: какая разница, сколько времени понадобилось оползню, чтобы проснуться. Лучшее, что я могу сейчас сделать, – это работать дальше, чтобы понять динамику. В конце концов, люди живут и на вулканах. А вулканологи просто дают им шанс прожить чуть дольше.

Солнце катилось к темнеющей горе и глядело теперь прямо в окно, превращая мою скромную комнату в янтарную. Платья, разложенные на постели, тоже выглядели иначе, чем четверть часа назад. Тогда, после долгих раздумий, я остановилась было на вишневом. Сшитое еще для выпускного, оно больше других годилось на выход, и к тому же было достаточно закрытым для прохладного вечера. А сейчас я не могла оторвать глаз от переливов зеленой бирюзы, расстеленной на подушке. Это было мое любимое летнее платье из прохладной, струящейся вискозы. Крой был простым: тонкие бретельки, свободная юбка чуть ниже колен – и ничто не отвлекало взгляда от скользящей смены оттенков, похожей на полярное сияние. Пожалуй, если надеть под это платье туфли, а верх задрапировать газовым платком, оно сойдет за вечернее, особенно на фоне прочей публики, одетой кто во что горазд.

Внизу опять воцарилась тишина: я и не заметила, как умолк пылесос. Меня не оставляло волнение, словно впереди была долгая дорога. Перекладывая вещи из повседневной сумки в маленькую, театральную, – кошелек, проездной – я не нашла плеера. Сердце упало, и понадобилось несколько долгих секунд, чтобы вспомнить: я ведь сама его выложила – в тот день, когда поняла, что не могу больше слушать музыку просто так, на ходу. Привычное, любимое вдруг перестало вибрировать в такт, отзываться, согревать. То, что творилось в душе, требовало других частот, но настроиться на них оказалось непросто.

Диск с Девятой симфонией Шуберта, купленный на следующий день после концерта, поначалу манил и пугал, как неразорвавшаяся граната. Я послушала его только вечером, лежа в постели; а рано утром проснулась от звучащей в голове темы из второй части. Даже в юности, улетая в глубины космоса под «Echoes», я не испытывала такого острого, почти болезненного наслаждения. Да и наслаждение ли это? Хотелось плакать, хотелось выдернуть шнур наушников, как нож из раны. Никогда я не чувствовала себя ничтожной перед лицом стихии – должно быть, в жизни мне не хватало штормов. А эта музыка была подобна цунами.

Чего ждать от сегодняшнего концерта, я не знала. Композиторы были другими, лишь одно имя звучало знакомо: Дворжак. «Из Нового Света» – было написано на билете, который (я десять раз это перепроверила, хотя в жизни ничего не забывала) лежал сейчас в моей сумке. Пора было выходить. Я запахнула на груди платок, сколов его маминой брошью с зеленой яшмой, смочила запястья двумя каплями «Шалимара» и отправилась на встречу с Новым Светом.

– Потрясающе выглядишь! – воскликнула Дженни, выглянув из кухни. – Просто божественно. Куда собралась?

– На концерт.

– Это в городе? И что, тебя кто-нибудь подвозит?

– Нет, я на автобусе.

– Да что ты! Это ведь ужасно неудобно. Давай я тебя захвачу, я уже всё тут закончила. Сейчас только загляну к маме, напомню, чтобы выключила рагу.

Неожиданное предложение смутило меня. Как объяснить ей, что я не люблю полагаться на других без особых причин? Прозвучит невежливо, как отговорка. А до автобуса осталось минут семь.

– Я не хочу вас торопить. Вдруг ей еще что-нибудь понадобится? А мне нельзя опаздывать: в зал не пустят.

– Да ну что ты волнуешься, – беззаботно отозвалась хозяйка. – Тут на машине десять минут езды. Во сколько концерт, в восемь? Еще уйма времени.

Она и в самом деле собралась быстро, словно чувствуя мое волнение. В стареньком «универсале», обитом изнутри скользкой коричневой кожей, пахло псиной и сухим кормом. Аккуратно вырулив со двора, Дженни спросила:

– Значит, отдыхаешь на каникулах?

Несмотря на ее частые визиты к бабушке, мы почти не общались: она все время была занята то стиркой, то готовкой; и даже в минуты затишья, когда они просто болтали в саду, мне не хотелось им мешать. Немудрено, что Дженни забыла наш самый первый разговор в тот день, когда я приехала смотреть комнату.

– Я пишу диссертацию, нам каникулы не положены.

Местные дороги были пусты по направлению к центру, и машина без помех летела мимо разноцветных одноэтажных домиков. Дженни нацепила темные очки и опустила козырек в салоне, но солнце все равно било в глаза, и асфальтовый треугольник впереди уходил вершиной в золотистое марево.

– Ах да, ты, кажется, говорила. И чем же ты занимаешься?

Я коротко рассказала про специальность, а потом и про диссертацию, стараясь не вдаваться в геологию. О работе не думалось: мыслями я уже погрузилась в обитую железом цистерну. Кому, интересно, пришло в голову построить концертный зал такой формы?

– Тебе следует быть осторожней с этим, – сказала Дженни, уверенно вливаясь в автомобильный поток, текущий в сторону моста. – Сверху не всегда видно лучше.

– В каком смысле?

– Тут недавно была история… Ты ведь знаешь про наш знаменитый мед? Он получается из цветков, которые растут только здесь, на Таззи.

Конечно же, я его знала: золотистый, прозрачный, с ароматом невиданных цветов. Уже одно его название – мед кожаного дерева – казалось удивительным, и я не смогла устоять перед ним в одно из первых своих посещений субботнего рынка на Саламанке. Мне хотелось непременно перепробовать всё, чем славился остров, будь то непроходимые дороги или румяные яблоки. Но дороги были по-прежнему далеки, а яблоки, мед и рыба – всегда в избытке.

– Так вот, лесное хозяйство решило срубить часть буша, чтобы расчистить место. Они сделали съемку с воздуха и составили карты: где ценная растительность, где похуже. Но сверху-то видны одни эвкалипты, а медоносные деревья – внизу, под ними. Теперь их могут все вырубить!

Она на миг отвернулась от дороги, взбиравшейся на мост, и так грозно взглянула на меня, будто я сама составляла карту этого лесхоза.

– Но ведь ошибку вовремя заметили.

– Всё еще только начинается, – зловеще предрекла Дженни. – Пасечникам придется воевать с министерством, чтобы отстоять свои права. Понимаешь теперь, о чем я говорю? Технология ненадежная, а страдают люди.

– Она вполне надежна, если пользоваться с умом. Есть способы зондирования, позволяющие разглядеть и подлесок тоже.

– А лазеры, о которых ты говоришь? – продолжала она, словно не услышав меня. – Может, они вредны для человека, а ими меряют дома.

– С помощью лазера делают операции. Вы же не будете запрещать скальпели только потому, что ими можно зарезать кого-нибудь в подворотне?