Это Илья-то — suitable? Помилуйте! Кормильцев мог быть каким угодно, но он никогда не был удобен! Никогда и ни для кого! И сам для себя — в первую очередь. Да-да, Кормильцев сам себе был страшно неудобен. И всю жизнь сам с собой мыкался. Но он ушел, и сейчас из него делают нечто прямо противоположное тому, каким он был. Увы, для мифологии такой процесс типичен. Нормативен. Нормален. И кому есть дело до того, что сам Илья был нетипичен и ненормален?..

Зато как теперь удобен… Не завизжит, не заорет, не будет брызгать слюной в крайней степени возбуждения… Премийку дали, а он не откажется… Вот сейчас бы ему заново втюрить это самое… «Имени Ленинского комсомола»… Уже не отмажется!..

И что поделаешь? Покойники — самые удобные люди. С ними можно делать все, что угодно. Как написала одна его приятельница:

И никуда тут не денешься — мифология работает по своим законам. Мифотворцы подчиняются им. Не стану никого обвинять — нет в том никакого злоумышления; более того, никто из мифотворящих наверняка даже и не задумывается о том, что и зачем он делает. Просто Илья был для всех слишком неудобен. И теперь, когда его нет, а время прошло, все подзабылось, его стараются довести до «желаемого» ими состояния.

Это я все еще рассказываю, почему сел писать эти строчки. Уж не знаю, насколько понятно, но стараюсь… «Внести свою лепту», как говорится. Лепта — это мелкая монета в Древней Греции. По-русски будет: «свою копеечку». Свой грошик…

И тут немедленно нарисовалась подлянка. То, что пишут и говорят о нем другие, тебе может не нравиться, а что ты сам можешь написать?.. Какой образ будем рисовать?

У Ильи были тысячи образов! И даже больше, потому что он создавал новый образ для каждого, с кем как-то пересекался. Всегда новый — Кормильцев не любил повторяться. Создание собственных образов было одним из любимейших его занятий. Почему? Ему так было интересней жить.

Илья жил в причудливом мире, который придумал он сам. Он и был этот мир. И он был жертвой многих образов, которые сам создавал…

Он был не просто актер — он был Актер Актерыч, а с годами стал «матерый актерище»! Который для каждого знакомого создавал особый, индивидуальный образ! Когда во время пьянки в компании появлялся новый персонаж, Илья сбивался — он только что играл одну роль, а теперь нужно играть другую, и роли эти могли никак не перекликаться. Могли быть настолько разные, что для каждой нужна была своя мимика, своя пластика… А за столом сидели уже двое — одного он только что «окучивал» своим ангелоподобием, а для другого нужно было мгновенно превратиться в какой-нибудь «меч карающий»… И как все это вместе сыграть?!

А как это описать, если у каждого, с кем когда-то общался Кормильцев, сложился свой собственный образ, который сам Илья ему некогда «втюхивал»? И он, этот каждый, имеет полное право, читая любые строки об Илье, возмутиться и заявить что-нибудь вроде: «Да как же так, товарищи?! Не таков он был!»… И это будет совершенно верно и столь же совершенно справедливо.

Это обстоятельство меня долго останавливало — если не писать «объективность», то что? Субъективностей слишком много — и как их свести воедино?.. Останавливало до тех пор, пока я не понял: про Илью можно писать только то, что ты сам видел. Что ты сам слышал от него лично. Остальное — опять мифология.

И только тогда стало ясно, что писать. То, что было в моем, как минимум, присутствии. Или то, что он мне говорил. Лично. Нужна, как говорят киношники, «субъективная камера».

Тут встала другая проблемка — я всегда старался о себе не писать. В книжках про рок-н-ролл обходился «абстрактным третьим лицом», когда описывал события, в которых сам участвовал. Но тут так не получится! И я решил плюнуть. Я пишу только то, в чем сам участвовал, посему придется поминать и себя. Не скромно? Может быть. Но я не понимаю, как иначе.

На Свердловской киностудии во время записи альбома «15» группы «Урфин Джюс», весна 1982 года. Фото Олега Раковича

Это просто память. Отдельные эпизоды, куски, фрагменты… Они так и написаны — кусочно и фрагментарно. «Странички». Листочки. Илья писал стихи на листочках. Казалось бы, что мешает поэту взять приличный лист формата «А4» и размашисто изобразить на нем что-нибудь поэтическое? Илюша писал на каких-то шмоточках бумаги, крошечных, не то выдранных из блокнота, не то разорванных на части тетрадных листах… Они были маленькие, почерк у него был убористый — одного листочка хватало на стихотворение.

Все, что ниже, — это листочки. Вырванные из памяти.

Ну, что? «Рвем из памяти»? Что б такое вырвать-то?..

Год, наверное, 2004-й. Иду по делу к нему в Васнецовский. Звоню, он просит зайти чуть позже — у него разговор. Ладно, помотался по Самотеке полчасика, захожу. Илья нервный, взвинченный, недовольный. Первая реплика (громко):

— Ну почему я не старый гомосексуалист?!.

От этой реплики я шалею. Илья пристально смотрит поверх очков и ждет, что я отвечать теперь буду.

В общении с ним был один нюанс, не слишком заметный, но существенный. Было в Кормильцеве нечто, роднящее его с представителями всех европейских царствующих домов. Согласно церемониалу, с монархом никто не имеет права заговорить первым, нужно ждать, когда монарх сам что-нибудь спросит или произнесет. Стой, молчи, жди. Кто-то из Романовых писал, что все недовольство последней императрицей Александрой Федоровной родилось из того, что она не умела заговаривать. Стояла, молчала, вокруг топтались подданные… Понятно, что рано или поздно ее должны были возненавидеть…

Илья не любил, когда кто-то начинал разговор раньше, чем начнет его он сам. Тогда не он задаст тему и интонацию — такие штуки его заметно раздражали, и дальнейшее общение окрашивалось в легкий негатив. Зато сам он умел заговаривать… Ну и…

— Ну почему я не старый гомосексуалист?!

И ждет, что я скажу. А откуда я знаю, что тут говорить? Я ж не в курсе, кто у него только что был, кто его разозлил и по какому поводу… И я начинаю нести какую-то «пургу» про то, что «может, так и лучше»… Что у старых гомосексуалистов жизнь довольно несладкая. Кроме тех, конечно, у кого слишком много денег…

Илья слушает, глядя поверх очков. И молчит. Я понимаю, что несу полную чушь, но я уже запутался во всем этом гомосексуализме, а как из него выбраться, не знаю. Илья наблюдает… Я понимаю, что помощи от него не дождешься, так что пора кончать, и финиширую какой-то дурацкой фразой о превратностях бытия старых гомосексуалистов. На чем и затыкаюсь.