Было очевидно, что Шидловский совершенно упустил из виду то обстоятельство, что анатомическое и химическое исследования проводились как в разных местах, так и разными специалистами, и оформляться результаты этих исследований должны были разными протоколами. Это было, конечно, очень скверно. Сейчас протокол осмотра трупа придется восстанавливать задним числом. Конечно, в Медико-хирургической академии работают компетентные специалисты, и это учебное заведение было первым в России, где стали готовиться судебные медики, поэтому нет оснований сомневаться в компетентности их заключения, но все-таки… Шумилов испытал сильную и искреннюю досаду; оплошали!

За изучением дела его и застал Вадим Данилович. Одобрительно оглядев согбенную фигуру Шумилова, Шидловский спросил:

— Ну-с, что показала прислуга?

Алексей Иванович подавил раздражение (уж больно некстати явился шеф):

— Я допросил горничную Матрену Яковлеву и няню младшей дочери Прознанских Алевтину Радионову. Они показали, что слышали от самой Жюжеван о ее плотской связи с Николаем. Кроме того, Яковлева рассказала о рубашке Николая Прознанского, подол которой был запачкан семенем последнего и, дабы скрыть это обстоятельство, Николай подол оторвал на ее глазах. Вот протоколы.

— Та-ак. Оч-чень хорошо, — Шидловский выглядел на редкость довольным. — Все, как и говорил полковник. А, по-моему, дело у нас складывается, Алексей Иваныч?

Шумилов мог бы возразить в ответ, что дело совсем даже не складывается, а расползается, как гнилая тряпка, и каждое новое свидетельство, закрепленное протоколом, противоречит предыдущему, но Шидловский вовсе не намерен был его слушать. Он, удовлетворенно улыбаясь, продолжал мудрствовать лукаво:

— Теперь вот что, надо устроить графологическую экспертизу анонимки, узнать, не Жюжеван ли ее писала. Займитесь подбором и приглашением экспертов. Вы знаете, как это надлежит сделать (Шумилов молча кивнул). В постановлении о назначении почерковедческой экспертизы укажите следующие вопросы: первый — сличение характера написания текста с контрольными образцами, и второй — сравнение стиля и лексических особенностей анонимки с контрольными образцами. Оформите постановление о назначении экспертизы, и ко мне на подпись. Потом постановление отнесете в канцелярию и зарегистрируйте (Шумилов продолжал молча кивать). Желательно экспертизу провести в ближайшее время, назначьте экспертам явку, скажем, на завтра в полдень. Я полагаю, вам лично присутствовать при этом нет необходимости, что толку тратить день, наблюдая за экспертами, как они с лупами будут рассматривать документ. Вы, Алексей Иванович, обратите все свое внимание на опросы друзей Николая. Про анархистов-социалистов забывать не будем. А я сейчас отправляюсь на доклад к окружному прокурору.

«Я просто как Золушка должен крутиться», — с неожиданным даже для самого себя раздражением подумал Шумилов. Но внешне он никак этого не показал и лишь кратко спросил:

— Вадим Данилович, а что у нас будет в качестве контрольных образцов для работы графологов?

— Конечно же, записи и письма Жюжеван. Я завтра с утра заеду к Прознанским, заберу у них письма и записки гувернантки, у них таковые точно есть.

Шумилов так и крякнул. Он не предполагал, что маховик уже так запущен. Он был готов предложить экспертам для сличения почерков и многие другие документы, например, письмо Веры Пожалостиной, а также тетради с записями химических опытов Николая Прознанского. Очень интересным мог оказаться результат сличения текста анонимки с почерком матери покойного, а также его отца. Причем, каковым оказалось бы конечное заключение экспертов, Шумилов даже боялся гадать, до такой степени результат был непредсказуем.

— Вадим Данилович, вы это серьезно?

— Разумеется, что вас смущает?

— Но что у нас есть против Жюжеван?! Даже если — хотя я в это не верю! — но даже если она имела интимные отношения с мальчиком в два раза ее младше, то каков был мотив его убийства?

— Ну-у, Алексей Иванович, — Шидловский артистично развел руками и состроил заговорщическую мину: — ну вы-то, работник следствия, будьте реалистом!

И помощник окружного прокурора выскочил за дверь. Шумилов остался стоять на месте, пораженный как самим разговором, так и его неожиданной концовкой. В этот момент Алексей Иванович впервые испытал очень странное и неприятное чувство: ему показалось, что некие, притом очень важные, события происходят без его участия, и он остается в полном неведении о скрытых пружинах, влияющих на принятие его начальником решений по этому делу.

Шумилов потратил чуть больше часа на оформление назначения почерковедческой экспертизы и отбор двенадцати графологов из списка официально допущенных к такого рода исследованиям лиц. Восемь из двенадцати человек были опытными преподавателями чистописания и русской словесности в гимназиях города и филологического факультета университета, еще четверо работали в канцелярии Правительствующего Сената. Последние традиционно считались лучшими специалистами в Империи по почеркам и установлению авторства. Об экспертизах сенатских секретарей ходили легенды: рассказывали, что посмотрев один раз на анонимку, эти люди могли спустя годы узнать руку автора, они, якобы, определяли по почерку не только пол, возраст и род занятий автора текста, но и его место проживания и даже учебное заведение, в котором аноним мог учиться.

Все эксперты-почерковеды получали за свои заключения доплату к жалованию. Результат экспертизы оформлялся в виде одного документа, текст которого вырабатывался в ходе совместного обсуждения всех участников экспертизы. Если кто-то из них оставался несогласным с мнением большинства, то свое суждение он оформлял в виде особого мнения, прилагавшегося к основному заключению.

Оформив двенадцать повесток, которыми эксперты вызывались в прокуратуру окружного суда к завтрашнему полудню, Шумилов передал их в канцелярию. Далее повестки попадали в руки судебных рассыльных, которые в течение нескольких часов должны были отыскать получателей. Система работала четко и сбоев практически не давала.

Покончив с формальностями, Алексей Иванович покинул прокуратуру и направился к Ивану Веневитинову, еще одному другу Николая Прознанского.

Иван жил в небольшой холостяцкой квартире на Лиговском. Этот петербургский район во все времена почитался совсем не престижным, отличался активной уличной преступностью, но жажда Ивана избавиться от опеки строгого отца была столь велика, что он предпочел жить здесь в одиночку, нежели делить с отцом фамильный особняк на Фонтанке.

Впрочем, как понял Шумилов, попав в квартиру Ивана Веневитинова, одиночество это было весьма условно. Комнаты и прихожая хранили выразительные следы вчерашней дружеской попойки. На большом круглом столе, на буфете и даже на подоконниках стояли пустые бутылки из-под шампанского и коньяка, грязные тарелки и стаканы, валялись апельсиновые корки, и витал неистребимый запах жженки. Видимо, вчерашняя пирушка удалась на славу, потому что Иван, невзирая на послеобеденный час, кутался все еще в халат и кривил помятое, несколько отекшее после сна лицо. Разговаривать ему с Шумиловым явно не хотелось, видимо, мысли были заняты другими, совсем другими проблемами. Однако отмахнуться от должностного лица в прокурорском мундире он не рискнул.