Идея была чисто педагогическая: имелось в виду, что студенты хорового факультета будут на нас практиковаться под руководством главного хормейстера ансамбля Советской армии Константина Петровича Виноградова, говорившего, что ему надоело работать с чисто мужским хором, а хотелось заняться со свежими голосами любителей, со смешанным хором, исполнить произведения, недоступные для армейского ансамбля. И на первом же занятии мы сразу стали работать над сложнейшим произведением Танеева «Сосна» на слова Лермонтова. Я пел в группе басов — основе хора. Мой сосед по хору по фамилии был Басс, и я всегда подстраивался под него.

После распевного вступления теноров и женщин мелодия мягко опускалась на свой фундамент — басовую партию, и мощный аккорд потрясал зал. А в финале мы, басы, из последних сил переходили на профундо (нижнее «фа»): «…одета как ризой о-о-о-на…», и все были счастливы, особенно Константин Петрович, приговаривая к случаю, что самую большую зарплату в ансамбле получает бас-профундо. Мы его хорошо знали и любили по исполнению замечательной украинской песни «Взяв бы я бандуру…» Выступления нашего хора были записаны на радио, часть наших песенных удач была перенесена К.П. Виноградовым в репертуар Краснознаменного ансамбля, например, «Попутная песня» Глинки, украинская песня «Щедрик, щедрик» и другие. Мы с восхищением слушали армейцев, но считали, что у нас получалось лучше.

Отец постоянно пел. Если не пел, то напевал. Как будто в его голове (или в душе) всё время работало музыкальное радио и передавало через него концерты. Вкусы его были классическими. Ну или, если угодно, советскими. Хотя советскую эстраду брежневской эпохи, за редкими, но характерными исключениями вроде тех же Марка Фрадкина или Павла Аедоницкого, если говорить о композиторах, или Валентины Толкуновой, если речь шла об исполнителях, он абсолютно не принимал. Сам себе удивился, когда вдруг ему понравились «Песняры» на концерте в Минске — притом что их кантри-стилистика выбивалась из его представлений о прекрасном. Любил театр, и неизменно в командировках, будь то в Таллине, Иркутске или Ереване, ходил смотреть местные постановки. Нереализованная мечта о профессии актера или певца была загнана глубоко в подсознание, но никогда не отпускала.

Вообще в институте жили дружно, весело. Нас хватало на всё. Даже такое скучное дело, как агитработа среди населения в период подготовки и проведения различных выборов, комсомольцы проводили с настроением. Каждую неделю собирался агитколлектив и с восторгом смотрел и слушал отчет агитаторов, который доцент Мирский превращал в эстрадное представление под хохот и аплодисменты зрителей.

Особенно интересно было в день выборов. В то время они начинались в 6 часов утра. А это означало, что наш агитколлектив должен был собраться в 4 часа на инструктаж; некоторые, чтобы не рисковать, ночевали в помещении избирательного участка. Затем начиналось очередное представление. В 5 утра наш руководитель Мирский командирским голосом приказывал: «Ну что ж, пора поднимать народ!» И мы шли по знакомым адресам (ведь за очередную кампанию мы превращались буквально в членов семей избирателей) и начинали барабанить в двери, несмотря на протестующие возгласы и брань жильцов. Правда, наша группа всё же относилась к своим подопечным более человечно. Выйдя под утренние звезды, мы делали несколько кругов вокруг домов, а потом с тяжелым вздохом принимались будить избирателей и ласковым, увещевающим тоном гасили их справедливое негодование.

К 6 утра почти все избиратели уже были на участке. Пришедших первыми фотографировали, газетчики брали интервью. Вовсю работал буфет, играл баянист, пели частушки. К 9-10 часам посылались сведения о количестве проголосовавших в окружную избирательную комиссию с таким прицелом, чтобы к 12 отрапортовать, что голосование полностью закончено. Так почти всегда и происходило.

Агитаторам объявлялась благодарность, и мы могли идти голосовать на свои участки. Перед уходом каждый из нас проверял по спискам, все ли подопечные проголосовали, не надо ли бежать по квартирам «добирать остатки». В большинстве случаев этот район, как мы считали, благодаря нашим усилиям занимал первое место по «охвату» и по времени.

Эта абсолютная бессмыслица советских выборов, притом не сфальсифицированных, потому что и фальсифицировать-то было нечего, никого не смущала. В своем перфекционизме советская власть, как и любая авторитарная система, достигала высшей степени абсурда: ну вот зачем, например, было устраивать людям «праздник» в шесть утра? О чем могли брать «интервью» газетчики? Хорошо, буфет — это полезное дело, можно было зарядиться чем-нибудь дефицитным вроде бутерброда, достойного театрального фойе. Да, атмосфера праздника и общего дела, в котором, впрочем, было не больше смысла, чем в выкапывании и закапывании одной и той же ямы. Но к чему так торопиться? А еще — за что агитировали, какими словами объясняли необходимость выбора без выбора — такого же, в сущности, как и в магазинах?

Это всё тяга к стахановским рекордам через «не могу», через преодоление себя — вот что такое голосование в 6 утра с подведением итогов к 12, со стопроцентной явкой и стопроцентным результатом. Только на этих силах поверхностного натяжения социальной ткани и могла выживать и поддерживать себя Советская власть, не давая слабину ни в чем и держа в напряжении всех. Тем более что речь-то идет о позднесталинской эре, едва ли не более страшной, чем времена начала Большого террора. Удивительным образом принудительное голосование на президентских выборах 2018 года тоже предполагало отчетность отдавших свой голос не позже 12 дня. Вряд ли нынешние «агитаторы» что-нибудь слышали о такой традиции 1940-1950-х, но какова сила подспудного «эффекта колеи» в нашей стране — те же действия, те же завлекалки на избирательных участках, даже тот же контрольный час!

Но рядом с этим — веселье и ухарство командной молодой работы! Удовольствие от процесса и кайф от успеха. Соревнование — кто быстрее и больше. Спорт и юмор. Приятная усталость и ощущение честно и удачно проделанной работы.

Тоже скрепа, между прочим.

Всё не так весело было уже во второй половине 1960-х, когда в медленном ритме упаднического черно-белого кино ожидала своей естественной смерти оттепель, точнее, то, что от нее осталось в промежутке между приходом Брежнева к власти и заморозками 1968-го. В «Июльском дожде» Марлена Хуциева агитационная кампания за выборы сопровождает умирающую любовь героев Ураловой и Белявского, актеров совершенно антониониевского уровня и духа. Герой преследует ускользающую красоту героини, прорываясь в квартиру, где она ведет агитацию за выборы в семье глубоких стариков. «Наши в райкоме уже собрались», — эта кодовая фраза-обман позволяет вытащить из квартиры молодую женщину — к ее неудовольствию. Это мизансцена, где агитация использована режиссером как великолепная декорация умирающей любви — а ведь это нужно было еще протащить через цензуру. Антониони, пожалуй, отдыхает…

Еще один участок массово-политической работы нашего института постоянно ходил в передовых — это лекционная пропаганда. Наша лекторская группа отличалась железной дисциплиной. Казалось, не было ни одного предприятия в районе, на котором я бы не выступал, причем не один раз, нередко и по персональным заявкам, что было особенно почетно.