виски! Нах они обос… — он осекается и тяжело сглатывает. — Не надо ничего. Собирайся.

Что-то не верю я в его бескорыстность, как-то не складывается картинка.

— Не, дядя Гена, пусть лучше повестку присылают.

— Ну ты чего глупишь, Егор! — начинает злиться он. — Когда повестка придёт, уже всё, обратно не отыграть будет, а сейчас мы всё подпишем и готово. Живи спокойно. Не сечёшь что ли? Я за тебя просил, унижался, а ты меня дураком выставляешь. Поехали давай!

Ладно, в конце концов, что мне грозит? Послушаю, что там опер предложит, а дальше уже решать будем.

Я захожу в спальню и беру одежду. Мама крепко и безмятежно спит. Ну и пусть спит, будить не буду.

— Надо собаку вывести, — говорю я. — Радж уже места себе не находит.

— Ну ты чего! Время, Егор!

— Я быстро. Не могу же я над собакой издеваться.

Мы выходим на улицу и ждём, пока пёс сделает все дела. Он очень недоволен, что я быстро завожу его домой. Но ничего, потом погуляем, когда вернусь.

В милицию мы идём пешком. Рыбкин быстро вышагивает впереди, а я тащусь за ним. В отделении мне оформляют пропуск и мы проходим в кабинет, где нас ждёт сухощавый немолодой капитан. Его лицо покрыто глубокими морщинами, а седые усы оказываются совершенно жёлтыми из-за частого курения.

В кабинете накурено. Не помогает даже открытая форточка. Из облаков дыма проступают очертания массивного сейфа, письменного стола, обязательного портрета Брежнева и почётных грамот, прилепленых к стене. Капитан указывает мне на стул, а сам погружается в чтение бумаг.

— Толя, — говорит Рыбкин. — Ну я пойду тогда? А вы тут сами разберётесь.

Толя молча кивает и снова погружается в бумаги.

— Товарищ капитан, — обращаюсь я к нему после пятиминутного ожидания. — Мне дядя Гена сказал, что вопрос формальный. Может быть закроем его, а то меня мама ждёт, волнуется.

— Ничего, — отвечает он, не поднимая глаз, — мы ей сообщим. Вопрос, к сожалению, усложнился и перестал быть формальным.

Ах, Гена дядя, ну ты и жучара…

— Дело в том, что гражданин Джагиров, известный как Джага, находится в критическом состоянии и, скорее всего, не выживет. Так что придётся нам с этим делом хорошенько разобраться.

Он, наконец, поднимает голову и смотрит на меня в упор.

— Выживет он или нет, станет известно в ближайшие несколько часов. А мы пока подождём. Есть время хорошенько подумать. Понимаешь?

Боюсь, что понимаю, капитан…

Он нажимает на кнопку на столе и в комнату входит милиционер.

— Зарипов, — говорит он. — Отведи подозреваемого в камеру.

— Есть, — отвечает тот. — Пройдёмте.

Серьёзно? В камеру? Шутите что ли?

Капитан опускает голову и снова погружается в изучение материалов.

Зарипов ведёт меня по коридорам и спускает в подвал. Открывает дверь и я оказываюсь небольшом холодном помещении с маленьким окошком, бетонным полом и деревянной лавкой.

Приплыли, товарищи…

10. В милицейских казематах

Тут, конечно, не жарко, но зато можно полежать спокойно. Вздремнуть попытаться. Интересно, долго он меня тут мурыжить собирается? Сегодня начальства нет, так что у него весь день впереди. Потом надо будет отпускать, а значит нужно от меня до этого времени что-то получить. Плюс гарантию молчания с моей стороны.

Вряд ли он полный отморозок, чтобы перевозить меня в гараж и держать в погребе. Мама не знает, куда я пошёл, а дядя Гена крокодил распространяться не будет… Стало быть, небольшой запас времени у них имеется.

Что может понадобиться от школьника? Сам он ничего не может в силу своей юности. Связей нет, материальных ценностей нет, только духовные. И то скрытые от посторонних взглядов. Значит нужно что-то от родителей. Выкуп? Сейчас не те времена, это уж откровенным дебилом надо быть.

Тогда что? От отца, лежащего в реанимации, вряд ли что-то понадобится. Он даже живёт пока в казарме. От мамы… Она инженер в НИИ, денег куры не клюют. Не смешите меня. Значит что-то другое. А это другое может быть она сама. Ну, например, Рыбкин хочет на неё поднажать, предложить вытащить меня из передряги взамен на любовь, благосклонность или половую близость.

Тьфу… Как представлю… Бедная мама. Но здесь тоже что-то не сходится. Не похож этот капитан на того, кто прогибается под Рыбкина. Скорее, наоборот. И не скорее, а однозначно. Это из поведения их обоих вполне ясно видно.

И что у нас остаётся? Капитан чего-то хочет от мамы? Интересно, они знакомы вообще? Я закрываю глаза. Холодно, зараза. Дубак. Сейчас бы поспать, а тут такая некомфортная обстановочка.

Да вообще, обстановочка вокруг меня сложилась нездоровая какая-то. Либо слишком много во мне энергии молодости, от которой меня прям-таки распирает, либо как-то неудачно я зашёл. Проблем у меня и там, в собственном «часовом поясе», хватало. А получается, от одних ушёл к другим. Хотя разница есть, конечно, и существенная. Вот здесь я сейчас все сложности раскидаю и буду себе жить-поживать да добра наживать.

Да? Я даже сажусь на лавке. А что я делать буду? В принципе. Чем займусь в этой жизни? Буду прожигать юность, утопая в наслаждениях? Чем не занятие, вообще-то? Получить новую молодость, новую жизнь и не пользоваться её радостями? А может мне в монахи пойти?

Можно и в монахи, это как пойдёт. Но дело не в прожигании жизни, получать радости никто не запрещает. Но кем я стану, зная к чему всё катится? Скоро дорогой Ильич ту-ту, и понесётся воз под откос. Да он и сейчас уже несётся. Надо остановить? Или, может быть, ускорить падение? Некоторые вон до сих пор на Горбачёва молятся. Он же им свободу открыл. Раньше-то они несвободные были, а при Михал Сергеиче освободились, понимаешь…

Несколько лет, конечно, у меня имеется, но стать членом ЦК за это время я не успею, тем более генсеком. Мда… Это ирония, если что. Опять в менты податься? И что, знания мне помогут? В чём именно? Подличать и крышевать коммерсов я всё равно не буду. И опять заработаю себе язву и врагов? Неизвестно даже, смогу ли я снова добиться даже того положения, которого уже добился. Ой, как вспомню путь свой, так мороз по коже.

Думай, Брагин, думай, как ты жить собираешься и чего добиться хочешь. Времени у тебя совсем чуть-чуть остаётся. Сейчас вот школу закончишь, и…

Мои размышления прерывает звук отпираемого замка. Дверь открывается и в помещение входит капитан. Тот же самый Зарипов, что отконвоировал меня сюда, заносит стул и ставит посреди камеры. Капитан присаживается и смотрит на меня.