При всей кажущейся чёрствости и бездушности человека-скалы — Самборского-старшего я уже давно поняла, как много значит для него семья и как сильно он беспокоится за Витю. И то, что теперь ради сына он пытается свернуть горы, меня ничуть не удивляет. Даже смена помощника — довольно приятного в общении мягкого Макара на чурбана Олега теперь мне кажется логичным манёвром Бориса Григорьевича — опытного манипулятора, который умеет просчитывать действия на несколько шагов вперёд и видит людей насквозь. Макар бы однозначно не справился и позволил Виктору психовать и хандрить, а Олег определённо имеет на босса влияние, тонизирует, умело отражает и гасит его агрессивные нападки.

А я постепенно превращаюсь для мужа в пустое место, обслуживающий персонал. Как же тяжело с этим мириться! Из кожи вон лезу, чтобы привлечь к себе внимание, но безрезультатно.

Даже спустя несколько недель я всё ещё не могу с уверенностью сказать, дала ли операция результаты, вернулась ли хоть немного чувствительность. Пытаюсь подловить мужа утром в кровати и проверить, как там обстоят дела, но он словно намеренно отворачивается или вскакивает раньше меня. Стыдится своей слабости?

Витя постоянно в напряжении, как будто держит от меня круговую оборону. Мне её не пробить. Пропасть между нами всё шире и глубже. И только дочери удаётся заставить его улыбаться. С ней он может часами играть в настольные игры, устроившись на кровати в спальне или в гостиной на полу.

Обнаружила несколько новых коробок — видимо, муж купил их втайне от меня специально для вечерних посиделок или полежалок с Иришкой. Значит, для него это важно?

Изредка он вдруг и со мной расслабляется, подпускает ближе, обнимает и целует жадно и страстно, будто в последний раз. Но быстро спохватывается и снова отталкивает. Эти перепады настроения сводят с ума, но я держусь и стараюсь не подавать виду. Хотя, не будь этих неожиданных всплесков эмоций, я бы совсем скисла от беспросветного отчаяния.

Когда мы возвращаемся с Иришкой домой, Виктор обычно работает в кабинете. Я по-прежнему не знаю, чем он занимается и что будет с его депутатством. Стыдно признать, но наше общение после заграничной операции сведено к минимуму. Каждые выходные пытаюсь вытянуть его на совместную прогулку, но он под разными предлогами упорно отказывается.

— Олеся, как покормишь Иришку, зайди ко мне, пожалуйста.

Как обычно, тон сухой и холодный. И только глаза… больные и полные отчаяния. На мгновение встречаемся взглядами, грудь будто ножом полосует, но Витя быстро отворачивается и уезжает.

Тороплюсь поскорее закончить на кухне. Разбирает любопытство, что за важный разговор у него появился. Да и глаза его никак из головы не идут, пугают до чёртиков.

— Олеся, присядь, — официально, будто собеседование перед приёмом на работу проводит.

— Что-то случилось?

Смысла ждать чего-то хорошего нет. Вижу по мимике, слышу по интонациям, что передо мной не Витя, а его механический клон.

— Всё, игра окончена. Поиграли — и хватит.

— В смысле?

Я всё ещё не понимаю, о чём он. Или сознание сопротивляется и отказывается принимать очевидную информацию.

— Финита ля комедия! Ты свободна, Олеся!

Ну уж нет! Не собираюсь его оставлять! Он же тут без нас совсем одичает! Может, не я, но Иришка однозначно добавляет ему положительных эмоций. Я наблюдала за ними, он с ней искренне радуется, невозможно так притворяться.

— Даже не думай! Никуда я не уйду! У меня контракт на пять лет, я не брошу тебя!

— Всё кончено, нет больше никакого контракта. Я разорвал его, — твердит упрямо, пряча глаза. — Марк оформил все документы, ты мне больше не жена.

Помню этого Марка — юрист Бориса Григорьевича. Въедливый и малоприятный тип. Будто созданный для мерзких поручений своего хозяина.

— Какая разница, есть ли у меня эта чёртова печать в паспорте? — повышаю голос. — И потом, Иришка по документам — твоя дочь, ты не можешь нас с ней так просто выставить на улицу.

Пытаюсь прощупать хоть одно его слабое место. Я не готова его бросить. Меня всё ещё не покидает надежда на чудо.

— Никто не выставляет вас «так просто». Вы с дочерью получите хорошие отступные.

— Никто не выставляет вас «так просто». Вы с дочерью получите хорошие отступные.

— Отступные? Да неужели ты не понимаешь, что не всё в жизни меряется деньгами?

Я взбешена. Не хочу видеть перед собой этого бездушного механического клона! Верните мне моего Витю!

— Неужели? Хочешь сказать, что согласилась играть роль моей жены не ради денег, а от большой любви? В жизни не поверю!

Бьёт словами метко и больно. Отчасти он прав — не поспоришь.

— Разве что в самом начале, возможно, и из-за денег. Но с тех пор прошло полтора года!

— И что изменилось? — выдаёт насмешливо.

— Всё! Всё изменилось! Наш брак перестал быть фиктивным почти сразу. И… мне казалось, нам было хорошо вместе!

— Я и не отрицаю, что ты — хорошая любовница. Может быть, даже одна из лучших, что у меня были.

Его «одна из лучших» звучит как издёвка. Сколько раз он говорил, что я — самая лучшая, что ни с кем ему не было так хорошо, как со мной! Зачем же теперь так обесценивать наши отношения?

— Витя, но дело ведь не только в постели…

— Да? А в чём ещё? — перебивает, не давая одной фразой вывалить на него весь ушат моих эмоций.

— Мне казалось, ты любишь меня!

— Девочка, ты что-то путаешь! Я и слова такого не знаю. По-моему, в нашем с тобой уговоре почти пятилетней давности ничего не изменилось. Никаких обязательств, детей, любви и прочей ерунды. Жить сегодняшним днём и получать друг от друга удовольствие. Мне с тобой было хорошо, но обстоятельства изменились, и больше мне это неинтересно. Всё!

Цитирует слово в слово, как мантру повторяет. Вызубрил, озвучивая каждой своей пассии направо и налево? А меня накрывает ощущение дежавю. Дура! Боже, какая я дура. Снова повелась на его смазливую рожу и головокружительные ласки, как мартовская кошка. Почему только так больно?

— Зачем? Зачем ты со мной так разговариваешь? Я же… Старалась быть тебе хорошей женой…

— Ты выполняла условия контракта. Согласен, хорошо выполняла, без нареканий. И за это ты получишь деньги, как договаривались. Их уже перечислили, на днях упадут тебе на карту.

Почему он не смотрит на меня? Неужели его мучает совесть? И есть ли она у такого бездушного человека? Вспоминается поговорка про яблоко и яблоню. Вот она — молодая копия Бориса Григорьевича Самборского. Ни прибавить, ни убавить.

Интересно, если бы Витя знал правду об Иришке, то сейчас вёл бы себя так же? Что если я допустила ошибку, так и не рассказав ему о ней? Впрочем, почти уверена, что он не поверил бы мне, ещё и засмеял бы или, того хуже, оскорбил, обвинив во вранье. Сомневаюсь, что способна это пережить…