Петя непонятно с чего заулыбался.

– Ну вот, даже вам смешно.

– Мне не смешно. Мне приятно. Потому что вы были сердиты на меня из-за ревности. А раз вы ревнуете, значит, я вам не безразличен.

Я собралась было снова рассердиться на своего товарища за его непомерное самомнение, но вовремя передумала.

– Пойдемте быстрее в библиотеку, – сказала я. – Вам следует переодеться и отправляться домой. А то вы себя сегодня без обеда оставили.

– Ничего. Я в харчевне чай пил с булкой и колбасой. Полиция меня забрала, когда я еще и не рассчитался. А как известно, на дармовщинку и сухая корка за пирожное почитается.

– А что за предмет или документ вы собирались продавать?

– Есть, то есть была, у папеньки грамота от самого царя Бориса. Так один проезжий купец из Бельгии, как ее увидал, аж затрясся весь: «Афтограф сам царь Борис Годуноф! Протавайте мне! Я десят тысячей платит буду!» Но папенька решил, что правильным будет эту грамоту в университет передать. Вот я и придумал этот автограф «на продажу» предложить. Сначала хотел про какую-нибудь брошь наврать, потом решил, что неправдоподобно получится, – откуда у меня брошь, да отчего ее, если она есть и не краденая, в ломбард не снести? А так получилось, что вещь и не краденая, и в ломбард не отнесешь. Жаль, не успел тот нужный человек прийти, хотя про перекупщика и так узнать получилось. А что вы сами об этом думаете?

– Да то же, что и Михаил Аполинарьевич: уж больно имена у двух перекупщиков похожи, не может это быть простым совпадением. Только давайте уговоримся: пусть этого месье полиция ищет!

Петя кивнул.

– А чтобы вам скучно не стало, я и для нас занятие нашла. Я вот что думаю: всякие карлики и пигмеи, не говоря уж о дрессированных обезьянах, – глупости. Бывают обычные взрослые люди очень маленького роста. Даже еще меньшего, чем у Гоши. Возле монастыря мы нашли два разных следа: один детского размера, второй – обычный, взрослым человеком оставленный. Очень маленький человек привлекает внимание, а раз люди эти не чисты на руку, им такое внимание ни к чему. Так как этого избежать?

– Выдать маленького за ребенка! – почти не раздумывая, ответил Петя.

– Вот. И получается, что этот ребенок путешествует с кем-то взрослым. Скорее всего под видом сына с отцом. Или дяди с племянником. Но, может, и еще как-то. Вот нам и надо разузнать, не останавливалась ли в наших гостиницах такая не слишком часто встречающаяся пара.

– Гостиницы проверить не сложно, – загорелся Петя, но тут же вздохнул, почесал под фуражкой затылок и еще раз вздохнул. – Но ведь есть еще и меблированные номера, а главное – люди на постой и на квартирах останавливаются. А то и вовсе есть тут у них родственники или знакомые.

– Все может быть. Но давайте начнем с гостиниц, а не выйдет – тогда и станем решать, что и как дальше делать.

За такими разговорами мы и дошли до Народной библиотеки. Гардеробщик, что расспрашивал меня о цели прихода, в этот раз ни слова нам не сказал, хотя немного и удивился. Петя быстро переоделся, мы вышли на Миллионную и взяли извозчика, который развез нас по домам.

Только за ужином я вспомнила, какой день нам с дедушкой предстоит пережить завтра: генеральная с утра, премьера и дедушкин дебют вечером!

День в театре начался весело, хотя и не для всех. Кое у кого на лицах я заметила несколько двусмысленные улыбки. Объяснять никто ничего не желал. Александра Александровича же мы застали в состоянии задумчивости, причинами которой он и поспешил поделиться с нами.

– Вот, господа и дамы, извольте взглянуть, – предложил антрепренер, указывая на портрет из числа тех, что были специально заказаны к спектаклю.

По ходу действия один из героев пьесы, сэр Чарльз, решает продать портреты своих именитых предков. Вот эти самые портреты и писал по заказу театра местный художник. От него не требовалось большого мастерства – главное, чтобы картины издалека, из зрительного зала смотрелись как старинные фамильные портреты. Но художник отнесся к заказу с полной ответственностью, он прочел пьесу от начала до конца, всем надоел расспросами о том, кто кого играет да как будет выглядеть та самая сцена продажи фамильных реликвий, даже на репетиции ходил. Господин Корсаков, за глаза, правда, даже стал выражать сомнения, что заказ будет исполнен в срок, потому как художник проводит в театре больше времени, чем в своей мастерской.

Но сомнения его не оправдались: сегодня с раннего утра, за два часа до генеральной репетиции, то есть в самом точном соответствии с уговором, портреты были доставлены в театр. Написаны они были не бог весть с каким мастерством, но исполнению своего предназначения вполне соответствовали. И все было бы неплохо, если бы не одно из полотен – портрет сэра Оливера, дядюшки сэра Чарльза, роль которого исполнял именно господин Корсаков. Художник счел необходимым выполнить его с максимальным сходством. И таки достиг результата: в изображении угадывалось полнейшая схожесть с сэром Оливером, вернее, с исполнителем этой роли, артистом Корсаковым. Но… сходство-то угадывалось с легкостью, да только лицо на портрете… отличалось некоторыми несоответствиями оригиналу: нос чрезмерно длинен, губы излишне сжаты, брови слишком кустисты. Одним словом, получилась уморительная карикатура, а никак не портрет.

Глядя на это произведение изобразительного искусства, я тут же начала глупо хихикать. Дедушка продержался чуть дольше, но тоже рассмеялся в голос. Александр Александрович задумался еще более глубоко, даже помрачнел.

– И что такого смешного вы изволили здесь найти? – мрачно спросил он, обращаясь не только к нам, но ко всему театру.

– Александр Александрович, не принимайте это близко к сердцу, – ответил ему дедушка. – Вы лучше представьте себе, какой эффект произведет этот портрет, если дать публике возможность рассмотреть его получше!

– Афанасий Николаевич, я тут раздумываю, как бы вовсе обойтись без этой картины, а вы мне предлагаете… Хотя… А ведь это выход! Я все боялся, что зритель, обнаружив такое вот комическое сходство изображения с моей персоной, станет веселиться не в самых подходящих сценах. Но если его специально выставить на всеобщее обозрение, то все сочтут, что именно так и задумано!

– А что, Александр Александрович, не разрешите ли вы мне выкупить этот портрет по окончании сезона? – неожиданно предложил дедушка. – На память о вас и о том, как вы хитроумным способом устроили мое возвращение на сцену.

– Не сочтите, что я пользуюсь своим положением, – тут же среагировал антрепренер, – но раз уж это мой портрет, то позволю оставить за собой первоочередное право на его выкуп. Полагаю, и Екатерина Дмитриевна захочет того же. Ну-с, идемте переодеваться, скоро начинать.

– Дедушка, а ты действительно хотел купить этот портрет? – спросила я, когда мы остались одни. – Или думал подбодрить господина Корсакова?

– И то и другое. Но поднять настроение было важнее. Ну да мне действительно пора готовиться.