А между тем, спроси его об этом кто другой, ответ был бы коротким и грубым, потому что слишком откровенное выражение веры всегда раздражало его, любое — и когда отец бранил республиканцев, и когда мать охаивала хиппи, и когда сестра распевала гимны своим тонким сопрано, которым так гордилась. Даже и сейчас он ощутил определенную неловкость, но в конце концов, кто и когда молился за него? Он-то думал, что это случится не раньше, чем на похоронах…

— Господи, я хочу приветствовать мистера Риффетира, который получил здесь стол и кров, гостя издалека, свершившего путь из самой Виргинии в дом, где каждый камень из наших стен, каждое блюдо, приготовленное нами, каждый клочок ткани из нашей одежды, каждый кусочек хлеба, дающего нам силы для трудов наших, — все посвящено Тебе, где имя Твое восхваляется, а не называется втуне, как на улицах. И я прошу Тебя благословить этого — я верю — прекрасного человека и труды его нынешнего дня, ибо, хотя он и не объяснил нам вполне, чем занимается, я надеюсь, что труды эти праведны и служат на благо…

Казалось, Бетти лучится доброй волей и любовью, и Уолтеру стало жарко, хотя он и уверял себя, что это от утреннего солнца. А Бетти уже приступила к делу — откинула салфетку и сказала:

— Лепешки. Свеженькие, еще теплые, как моя щека, поверьте, мистер Риффетир!

— Ах, как здорово! Конечно, я верю — как ваша щека…

Тонкие губы Бетти раздвинула широкая улыбка, у глаз собрались пучки морщинок.

— Мы знаем, — сказала она, устремив взор к потолку, так что Уолтер отдернул пальцы от вилки, — что Богу все равно, какими путями мы приходим к Нему. И хорош всякий путь, приведший вас сюда. Хотите кофе? А может, сделать еще яичницу с беконом?

Уолтер ел против обыкновения медленно, тщательно разрезая лепешки пополам, равномерно намазывая сердцевинку маслом, и откусывал скромно, как велят хорошие манеры, ощущая, как тают во рту тесто и изюм. Кофе был бархатисто-темный, а яйца казались солнышками, просвечивающими сквозь легкие облачка. Бетти не мешала ему, и он погрузился в свои ощущения, будто в сладкий сон.

Только когда Уолтер отправился наверх, в свою комнату, оставляя за собой кильватерную струю благодарности, он сообразил, что Бетти просила Бога благословить его, но забыла призвать благословение на хлеб насущный. Ну, ничего. Попросту оплошность… Может, ее просьбы и помогут…

На лестничную площадку спустился, пыхтя, мистер Эмброуз; два чемодана оттягивали ему руки, он задыхался и явно страдал от боли. Уолтер взлетел по ступенькам и освободил его от бремени.

— Позвольте-ка, я вам помогу, — сказал он, глядя в запавшее лицо Эмери, и, не мешкая, ринулся во двор. Крючок на застекленной двери он откинул углом одного из чемоданов и остановился только на ступенях парадного крыльца. Молодая пара что-то вполголоса обсуждала, что-то насчет оплаты счета. По-видимому, Бетти признавала оплату только наличными, и это вполне устраивало Уолтера… на все сто, подумал он, впитывая небо ранней осени, синее, как новенькие джинсы.

— Счастливого пути, — сказала Бетти. Она появилась из-за кулис и провожала парочку.

— Где стоит ваша машина? — спросил Уолтер.

— Рядом с красным фургоном на заднем дворе, — ответил мужчина. Так он обозначил машину Уолтера.

Уолтер опередил их, поставил багаж у бампера чужой машины. Прощания и благодарности в конце концов иссякли, и отъезжающие подошли к машине.

— Спасибо, большое спасибо, — сказал парень.

— Не за что, — ответил Уолтер и помог ему загрузить багажник. — Счастливо доехать. Бывайте.

Уолтер был очень рад, что Бетти и Эмери нигде не было видно, когда он вернулся в дом. Он позволил себе расслабиться. Дорожка с западной стороны дома была обсажена нахально-желтыми анютиными глазками — тридцать семь кустиков. В наборе привычных словесных формул не нашлось бы подходящих для выражения подлинной благодарности. Да и не хотелось выставлять свои чувства напоказ. По какой-то ассоциации ему пришло в голову, что у него есть несколько желтых блокнотиков, но они бледнее даже пива, не говоря уже об этих яично-желтых цветочках. Уолтер подумал, что Бетти, должно быть, нелегко приходится рядом с таким шумным больным.

По календарю, может, и числилась осень, но походка Уолтера выражала весеннюю бодрость, так что если он расслабляется, то вполне активно. Нужно еще сообразить, что понадобится для поездки в Мендоту, вот наказание. Практически все его хозяйство уже в машине — несколько калькуляторов, а коробки с папками, пачки бланков, блокноты и справочники — в багажнике. На дорогу уйдет несколько часов. Уолтер ездил осторожно, потому что права у него были просрочены. Хорошо хотя бы, что знаешь, чего ждать. Пару лет назад он разгреб кое-какие завалы для этой «Кукурузной Компании Кармел». Они не мошенники, просто недотепы и слишком много попкорна скармливают птицам. Даже броская марка «ККК» на коробках им не помогает. Сколько раз он говорил: «Все считайте!» А мы уже так и делаем, отвечали они и показывали ему мерную жестянку. Засим следовало то, что обычно называют взрывом смеха.

Что ему понадобится? Да пожалуй, только пиджак. А пиджак он как джентльмен повесил в шкаф. Среди деревянных плечиков, постукивающих друг о друга, как некий восточный ударный инструмент, висел на шнурке фарфоровый апельсин, утыканный гвоздиками. «Гвоздикой мешочек наполнить изволь — не явится в гости противная моль», — пропел он, оглядывая спальню и все ее богатства с нежностью — немножко преувеличенной, он это понимал, но ему нелегко было просто так закрыть дверь своего владения. Вроде как бы стыдно было бросать их всех здесь на целый день одних… «Да они все будут на месте, когда вернешься», — говаривал отец, когда отрывал его от игры, чтобы помог по дому. Бетти была внизу, возилась в душной гостиной. А когда он вышел из дома, она помахала ему вслед из окна.

Вечером мистер Жилетка снова его приветствовал и откинул крючок с двери. Было уже почти семь часов, и длинная тень вползла в дом следом за Уолтером. День был долог и отчаянно скучен. То и дело хотелось бросить все и бежать оттуда: от крытого пластиком стола в задней комнате «ККК», где в атмосфере было больше сахара, чем кислорода, от нервного потрескивания кукурузы, от ящика с разрозненными бумагами, больше похожего на корзинку для мусора, от такого полного отсутствия документации, как если бы компании вовсе не существовало. В конце дня, удаляясь с хорошей скоростью от трижды-К-специалистов по попкорну, Уолтер подумал: эти румяные лохматые чудики с тем же успехом могли торговать лимонадом на перекрестке. Они покупали кукурузу, кукурузный сироп и сахар, и вспучивали зерно, и пекли, и подкрашивали, и рассыпали готовый попкорн по пакетикам, и укладывали пакетики в коробки, а потом часть отправляли клиентам, часть продавали сами тут же в лавке под наименованиями вроде «Гавайского ананасного сюрприза»; они нанимали старичка, чтобы приходил убирать по вечерам, и платили ребятишкам своих лет и своего умственного уровня, чтобы те отвечали по телефону и принимали деньги от покупателей. Они ухитрялись ежемесячно платить за аренду помещения, однако никто не мог сказать, сколько было поставлено или продано, например, «Коричной сенсации», а уж тем более где и, главное, почему ее покупали; они знали только то, что все еще занимаются бизнесом, что пока им хватает лимонов и силы, чтобы их выжимать; но о том, чем был их бизнес вчера, чем может стать завтра, — еле заметный намек, только слабый след, так, облачко пыли, вроде той, которая взлетала из-под колес красного фургона Уолтера, когда он колесил по проселочным дорогам.