Я сделал нерешительный шаг вперед, но сделать второй не получилось. Мне ужасно страшно стало приближаться к телу покойницы, чердак был не таким широким, а по бокам крыша значительно снижалась, и для того чтобы пройти к чердачному проему, мне необходимо было чуть ли не вплотную наклониться к Соне. Я пересилил себя и смог к ней приблизиться. Белки ее были практически желтыми, а черные зрачки смотрели в ту сторону, откуда я только что пришел. Всегда думал, что у повешенных глаза закатываются, почему у нее они смотрят прямо? Я машинально проследил за ее мертвым взглядом, и мои глаза снова остановились на том проклятом мешке. Что там? Я остановился в нерешительности. С одной стороны, мне хотелось быстрее добраться до выхода, и тем более не стоять рядом с покойницей. А с другой, во мне взыграло чувство здравого самосохранения. Я приехал в Васильков и совершенно ничего для себя не разрешил. Напротив, приобрел дополнительный ворох проблем, и, даже сбежав сейчас отсюда, такие проблемы просто так никуда не денутся. Неужели Татьяна Александровна или Анилегна не смогут найти меня в Столице? А если они сунутся к маме в Г.? Как только я вспомнил о маме, тут же решительно развернулся и направился обратно к мешку.

Мешок был явно тяжелее остальных, за которыми я укрывался. Значит, скорее всего, сам на себя я его закинуть не мог. Тогда… Так, перед отключкой я машинально прикрылся другими мешками, и, учитывая, что на чердаке и так темно, меня можно было не заметить. Таким образом, этот мешок мог оказаться на мне чисто случайно, его кто-то (а это могла быть или мать Димки Обухова или Соня) просто бросил на кучу других мешков. В любом случае, не думаю, что если бы меня обнаружили, я бы смог вообще проснуться. Сам мешок был туго перевязан черным капроновым шнурком (а второй на Соне) . Я только начал возиться с узлом, как почувствовал, что сзади меня произошло что-то еле заметное. Я резко оглянулся — вроде ничего нового, Соня по-прежнему висела на шнурке. Вот только… Вот только амплитуда ее раскачки, кажется, стала чуть большей. Я продолжал развязывать мешок, у меня это уже почти получилось. Сзади теперь раздался еле заметный скрип. Я еще раз оглянулся, но руки продолжали машинально развязывать мешок. Соня теперь явно раскачивалась в стороны значительно больше, как будто кто-то ее подталкивал. Наконец, я смог полностью развязать узел и быстро скинул шнурок. Поскрипывания сзади стали еще громче, но теперь я даже не оглядывался. Я понял, что времени у меня очень мало, нужно торопиться. Развязав мешок, сначала я увидел кучу соломы, даже успел удивиться. Начав ее быстро выкидывать, я еще раз оглянулся. Соня теперь раскачивалась из стороны в сторону, почти доставая ногами до стен чердака. А я тем временем опустошил уже больше половины мешка, но выгребал лишь одну солому. Наконец я наткнулся на что-то шершавое. Достав предмет из мешка, я увидел, что это тетрадь. Открыв первую страницу и приблизив ее к самым глазам (на чердаке стало темнее, видимо, уже наступил вечер), я прочитал написанное неразборчивым детским почерком; «Привет! Я Дима Обухов, севодня мне исполняется 13 лет. У меня все хорошо. Решил теперь вести дневник. 23 апреля 1993 г.»

Это был дневник Димки! Я сунул его под мышку и продолжил копание в мешке. Скрип за моей спиной стал еще сильнее. Дальше мне стал попадаться какой-то хлам, детские игрушки, плюшевый утенок, все это я в спешке выбрасывал на пол. Тут же я достал металлическую модель танка Т-34, и… и это был мой танк! Я не мог ошибиться. Передний кусок брони, защищающий резиновые гусеницы (а они, к слову, обе были на месте), был отломан наискось, когда-то я этот танк бомбил батарейками. Похоже, Димка у меня украл его еще в детстве, хотя не стоит удивляться, что я его нашел именно здесь. Дальше стали попадаться какие-то школьные учебники, но одна книга оказалась значительно тяжелее других. Я вытер с нее толстый слой пыли и прочитал название: «Библия». Переплет почти не держал страниц, часть из них вывалилась прямо мне под ноги. Я уже готов был отбросить Библию на пол к другим книгам, как заметил в ней бумажную закладку. Открыв, я увидел жирно обведенный красным стих. Прищурившись, я прочитал; «23 Я говорю тебе: отпусти сына Моего, чтобы он совершил мне служение; а если не отпустишь его, то вот, Я убью сына твоего, первенца твоего».

В правом верхнем углу было написано; «Исход, гл. 4». Вырвав страницу и засунув ее в дневник Димки, я продолжал рыться в мешке. В это время на соседнем дворе прокричал петух. Тут же откликнулся петух с курятника Татьяны Александровны, а за моей спиной стал раздаваться глухой стук, как будто очень медленно били часы. Оглянувшись еще раз, я увидел, что Соня раскачалась до такой степени, что стала биться ногами о сужающуюся по бокам крышу сарая. От этого стука стало совсем жутко, и я еще быстрее стал копаться в мешке. Он уже был почти пустым. Исход. Пора исходить отсюда. Подожди. Исход, глава четвертая, стих двадцать третий. Четвертая — это четвертый месяц — апрель, а стих 23… Черт, все в это двадцать третье упирается!

На самом дне мешка была какая-то большая металлическая коробка. Она оказалась тяжелой, одной рукой достать ее не получилось. Открыв ее, я обнаружил три конверта с какими-то пометками. На первом конверте была красивым ровным почерком выведена фамилия; «Обухов». Я открыл конверт, в нем оказался пучок русых волос. Димкины, он был русым. Я взял второй конверт и присмотрелся к надписи. Тем же почерком была выведена моя фамилия: «Лесков». В конверте лежали волосы, весьма похожие на мои, с небольшой проседью, которая у меня появилась еще с семнадцати лет. Боже, откуда?! Наконец, я пригляделся к надписи на третьем конверте. Стало уже совсем темно, и четко букв было не разглядеть, но надпись была очень короткой. Я попытался подсветить мобильным, но тот оказался разряженным. Наконец я еще раз вплотную пригнулся к конверту и с трудом, но все же прочитал надпись: «Шест». Только теперь я заметил, что стука за моей спиной больше не было. Меня охватила паника.

СТРАХ И ГОЛОД

14 апреля. Пятница. Поздний вечер

В моих руках была коробка, тетрадь и металлическая модель танка Т-34. Из одежды на мне были лишь грязные, некогда голубые джинсы и не менее грязные кроссовки. Я стоял спиной к покойнице, силясь повернуться к ней лицом. Больше всего меня пугало не отсутствие звука за спиной, а то, что, развернувшись, я не увижу Соню. Вернее, увижу ее не висящей на шнурке, а стоящей передо мной, с ее ужасной ухмылкой и мощными костлявыми пальцами. От одной мысли о ее пальцах на моей шее свело мышцы. За это короткое время я успел привыкнуть к постоянному страху и физическому насилию, но я по-прежнему не желал умирать.

Я медленно развернулся всем корпусом и увидел: Соня все так же висела на шнурке, только совершенно не болталась. Глаза ее были полностью закрыты, голова и руки обвисли, она напоминала самую настоящую покойницу.

Я очень медленно сделал шаг в ее сторону. Ничего не изменилось. Я сделал еще один шаг, тем самым еще немного приблизившись к выходу с чердака. Соня все так же не двигалась. Неужели она умерла? Я сделал еще один более уверенный шаг, меня всего охватило чувство еле уловимого облегчения. Эта сука сдохла…