За успехи в переговорах с поляками Юшневский выразил Бестужеву-Рюмину благодарность.

* * *

Конечно, Бестужев-Рюмин был достаточно молод. Вполне естественно, что его путь конспиратора был тернист, на этом пути он делал много непростительных ошибок. Ошибки он делал и при переговорах с поляками.

Так, известно, что в конце 1824 года он – с ведома Сергея Муравьева и в обход всех правил конспирации – написал письмо польским заговорщикам. В письме содержалась просьба устранить в случае начала русской революции цесаревича Константина Павловича. Письмо Бестужев отдал Волконскому – для передачи полякам.

Охраняя «собственную безопасность» заговора, Волконский письмо взял, но к адресатам оно не попало. «Сие письмо было мною взято, но с тем, чтобы его не вручать», – показывал Волконский. «Князь Волконский, прочитав сию бумагу и посоветовавшись с Василием Давыдовым, на место того, чтобы отдать сию бумагу… представил оную Директории Южного края. Директория истребила сию бумагу, прекратила сношения Бестужева с поляками и передала таковые мне и князю Волконскому», – утверждал на следствии Пестель[197].

В 1825 году, скорее всего, именно по вине Бестужева-Рюмина были прерваны «сношения» между Васильковым и Каменкой. Согласно опубликованному в 1926 Б. Л. Модзалевским письму Бестужева-Рюмина к своему родственнику, С. М. Мартынову, отец декабриста запретил ему жениться на племяннице декабриста Давыдова Екатерине.

Сейчас, видимо, уже не удастся точно установить, кто была эта «Catherine», о которой Бестужев писал Мартынову. У Давыдова было две племянницы с такими именами: Екатерина Александровна Давыдова и Екатерина Андреевна Бороздина[198]. Ясно одно: исполнив волю отца и отказавшись от женитьбы, Бестужев тем самым скомпрометировал ни в чем не виноватую молодую девушку.

Именно на это время – 1824 год – как раз и приходится ссора руководителя Каменской управы с Муравьевым и Бестужевым. «Известно всем, что мы с ним (Сергеем Муравьевым-Апостолом. – О.К.) разошлись неприятно, по особенным обстоятельствам», – показывал на следствии Василий Давыдов. «Я же более году не имел никаких сношений с Давыдовым»[199], – вторил ему Сергей Муравьев.

Однако к чести Бестужева-Рюмина следует отметить, что несмотря на все допущенные ошибки, результаты его организационной деятельности в Южном обществе оказываются не намного меньше, чем результаты деятельности Пестеля. Кроме того, именно осторожный Пестель принял в общество главного предателя – капитана Аркадия Майбороду. Не обошлась без «своих» предателей и Каменская управа. Однако ни один доносчик не проник в общество по вине Бестужева-Рюмина. Видимо, он действительно лучше умел «распознавать» людей, чем тульчинские и каменские руководители.

Стоит отметить, что в начале 1825 года переговоры с поляками взялся вести сам Пестель. Причем, по его собственным показаниям, согласованный Бестужевым текст договора был отвергнут. С польскими эмиссарами Пестель обращался не так, как Бестужев. «Во всех сношениях с ними, – показывал Пестель на следствии, – было за правило принято поставить себя к ним в таковое отношение, что мы в них ни малейше не нуждаемся, но что они в нас нужду имеют, что мы без них обойтиться можем, но они без нас успеть не могут; и потому никаких условий не предписывали они нам, а напротив того – показывали готовность на все наши требования согласиться, лишь бы мы согласились на независимость Польши»[200]. Вопрос о территориальных уступках полякам Пестель старался вообще не поднимать на переговорах.

Результат был тоже другим. Вмешательство председателя Директории погубило все дело. Поляков оскорбил тон русского заговорщика, которому еще самому предстояло доказать свое право на решение вопросов польской независимости. Начавшись в январе 1825 года, официальные переговоры Пестеля с Польским патриотическим обществом тогда же и были прерваны, хотя, конечно, неофициальные контакты продолжались.

Анализируя деятельность Бестужева-Рюмина в заговоре, С. Н. Чернов справедливо увидел в юном офицере «элементы большого политического человека – правда, так и не успевшего развернуться во весь свой потенциальный рост, с очень ясно проступающими чертами восторженного энтузиаста и упорного, на большой масштаб, организатора»[201].

* * *

Еще одним эпизодом деятельности Васильковской управы, связанным с именем Бестужева-Рюмина, стало присоединение к Южному обществу Общества соединенных славян.

О «славянах» и уставе их организации рассказал Бестужеву и Муравьеву капитан Пензенского пехотного полка Алексей Тютчев, бывший семеновец. «Я просил Тютчева, – показывал на следствии Сергей Муравьев, – стараться достать сей устав, что он действительно через несколько дней и исполнил».

Правда, как и при переговорах с поляками, от непосредственных переговоров со «славянами» Муравьев опять-таки самоустранился. На этот раз – вовсе. «Сношения между нашим и Славянским обществами, – показывал Муравьев, – были препоручены Бестужеву, сам же я с непосредственно с оными не сносился»[202]. Бестужева «славяне» считали инициатором объединения, именно он – председатель всех «объединительных» совещаний.

Переговоры со «славянами» оказались весьма трудными. Слишком серьезными были различия в понимании конечных целей и задач заговора, на что указывает известное исследование С. С. Ланды «Дух революционных преобразований»[203]. «Южан» не увлекала идея славянского единства, «славяне» же были далеки от идеи немедленной военной революции. Тем не менее, Бестужев-Рюмин заставил «славян» (как до того – поляков) прислушаться к своему мнению.

Его «речи», воспроизведенные на следствии и им самим, и участниками Славянского общества, заставляют признать в нем незаурядного оратора-профессионала.

Бестужев, судя по документам, не доверял импровизациям: почти все выступления сначала записывал, редактировал и только потом произносил – в полном соответствии с правилами риторики. Его домашним учителем был А. Ф. Мерзляков, литератор и филолог, друг В. А. Жуковского, получивший в 1804 году в Московском университете кафедру «российского красноречия и поэзии»[204]. Мерзляков был автором и популярного учебника красноречия – «Краткой риторики, или Правил, относящихся ко всем родам сочинений прозаических». К 1820-м годам учебник этот выдержал несколько изданий.