Джоани ткнула его под ребро:

– Я нанимаю мексиканских нелегалов на невольничьем рынке на Скид-Роу. Все погрузочные работы выполняют они. Я плачу им десять баксов перед вечеринкой, потом еще двадцать и бутылку текилы, когда расставят всю мебель по местам. В чем дело, сержант? Ты хмуришься.

– Не знаю, – признался он, – но все это как-то чудно. Я ищу здесь убийцу, вся эта вечеринка скорее всего противозаконна, но давно уже я не чувствовал себя таким счастливым.

Участники вечеринки начали собираться полчаса спустя. Ллойд объяснил Джоани ее задачу. Она должна обойти всех гостей и указать ему тех, кого опрашивала Джулия Нимейер и кто проявлял к ней интерес. Кроме того, она должна была сообщить обо всех мужчинах, которые хотя бы упоминали о Джулии или ее недавней кончине, а также докладывать обо всем, что покажется ей хоть в самой отдаленной степени неуместным, странным, несовместимым с неписаными правилами таких вечеринок: «Хорошая музыка, хорошая травка, хороший секс». И еще Ллойд предупредил, что ни в коем случае никто не должен знать, что он офицер полиции.

Ллойд расположился за спиной у двух широкоплечих вышибал, которые пристально изучали прибывающих гостей и собирали приглашения. Гости, прибывавшие строго парами, чтобы обеспечить равное количество мужчин и женщин, показались ему олицетворением пресыщенного богатства: костюмы сверхмодных фасонов из тончайших тканей облекали неспортивные, напряженные тела. Мужчины средних лет были в ужасе от своего возраста, женщины казались вульгарными до крайности, агрессивными конкурентками, готовыми перегрызть друг другу глотку. Когда вышибалы заперли дверь за последней парой, Ллойду показалось, будто он увидел впечатляющую картину ада. У него рефлекторно задергалось левое колено. Возвращаясь к столу с закусками, он подумал, что вся любовь, выработанная ирландским протестантским характером, не сможет удержать его от ненависти к ним.

Он решил изобразить разбитного выпивоху, своего в доску парня. Когда Джоани Пратт проходила мимо, он остановил ее и шепнул:

– Сделай вид, что мы вместе.

Джоани закрыла глаза. Ллойд медленно наклонился, чтобы ее поцеловать, обхватил за талию и поднял так высоко, что ее ноги оказались в нескольких дюймах от пола. Их губы и языки встретились и заиграли дружно и слаженно. Ллойду показалось, что его сердце бьется страшно громко, на всю гостиную, но свист и одобрительные возгласы заглушили этот стук. Он прервал поцелуй и опустил Джоани на пол, чувствуя, что все-таки покорил это развращенное собрание любовью.

– Представление окончено, друзья, – объявил он нарочито гнусавым голосом, похлопывая Джоани по плечу. – Веселитесь, девочки и мальчики, а я пойду наверх отдохну.

Его слова были встречены бешеными аплодисментами. Иронии никто не заметил. Ллойд бросился к лестнице.

Он нашел комнату на третьем этаже, в дальнем конце коридора, и заперся, гордый своим маленьким представлением. Хотя немного стыдился, что так легко сумел всех провести, и удивлялся, чувствуя зарождающуюся любовь к собравшимся внизу прожигателям жизни. Ллойд сел на застеленный розовым шелком матрац и вынул из кармана письма, которые дала ему Джоани: последнее поступление в почтовый ящик 7512. Он намеревался прочесть их позже вместе с ней, но понял, что должен поработать: его обуревали слишком противоречивые чувства. Требовалось отвлечься.

В первых двух конвертах была подпольная реклама: искусственные мужские члены королевских размеров и приспособления для садомазохистских игр. На третьем конверте адрес был выведен печатными буквами. Ллойд присмотрелся внимательнее и заметил, что буквы идеально выровнены, явно начерчены по линейке. В уме у него что-то щелкнуло, он бережно взял конверт за уголки и вскрыл его, ловко поддев клапан ногтем. Из конверта выпал листок со стихами, тоже выведенными по линейке печатными буквами. Ллойда насторожили странные коричневатые чернила. Он повернул листок боком и встряхнул. Коричневатые чернила начали слоиться у него на глазах, под верхним слоем обнаружился нижний, более яркий. Он поскреб одну строчку пальцем, принюхался, и опять в голове щелкнуло. Стихи были написаны кровью.

Ллойд усилием воли заставил себя успокоиться. Он использовал метод глубокого дыхания и приказал себе вспомнить вертикальные линии в шотландском пледе, который сплела для него Пенни на позапрошлое Рождество. Через несколько минут, достигнув полного очищения разума, он начал читать стихи.

Я выкрал тебя у горя,

Украл у беды, как вор,

И сердце мое в раздоре,

Хоть снял я с тебя позор.

Тех, кто тебя предал,

Я никогда не щадил.

Сам страданья изведал,

Но я их всех убил.

И вот ты живешь без муки,

Преступная, налегке.

А я умываю руки,

Скорбя от тебя вдалеке.

Тело твое – могила.

Но сердцем ты мне жена.

В блудливых путей извивах

Смерть ты свою нашла.

И стала она мне жизнью,

А грязные строки – ядом,

Горьким вином открытья

Нового страшного ада.

Самая милая в мире,

Разумом светлая жрица

Зла и добра. О, дева,

Горе мое! Свершиться

Трудно было возмездию,

Дрогнули пальцы в казни,

Плата за шаг к бессмертию –

Есть ли еще что ужасней?

Острый клинок вздымает

Страсть мою к вечным вратам,

Даже и капли крови

Я с него не отдам.

Безвестности дань заплатив,

В раковой клетке живи,

От ада тебя спасти

Сможет лишь сила любви.

Ллойд перечитал стихотворение еще трижды, заучил его наизусть, позволив игре звуков и слогов войти в память, проникнуть в кровь и изменить ее ток, повлиять на сердечный ритм и ход своих мыслей. Он подошел к зеркалу во всю стену и взглянул на свое отражение, сам не понимая, кто перед ним: рыцарь, ведомый ирландской протестантской верой, или страшная горгулья. Но разве в этом дело? Он попал в водоворот божественно-греховных навязчивых идей и наконец понял, зачем ему дарованы свыше его гениальные способности.

Стихи все больше затягивали его, приобретая музыкальность, темп, ритм, модуляцию всех тех популярных шлягеров из старых телепрограмм, которые Том заставлял его…

Темп все ускорялся, и вот уже строки «Острый клинок вздымает страсть мою к вечным вратам…» превратились в импровизацию на тему песни, ставшей позывными «Звездного театра Тексако». Ее исполнял большой джазовый оркестр, и Милтон Берл[22]вдруг оказался рядом с ним, перекатывая во рту сигару своими торчащими вперед, как у опоссума, зубами… Ллойд закричал и рухнул на колени, зажимая руками уши.

Музыка смолкла с визжащим звуком, словно кто-то неаккуратно снял иглу с проигрывателя и поцарапал пластинку. Ллойд еще крепче зажал уши ладонями.