– Ну а как там, а… Владимир Иваныч как?.. Ничего, здоров, а? – спросил он об Истомине.

– Владимир Иваныч наш как был, так и есть, – весело отозвался Витя. – Змей Горыныч о семи головах! Так его солдаты прозвали, не я… «И что это, говорят, за адмирал такой, чистый Змей Горыныч о семи головах! Где самый кипяток кипит, он туда и лезет!» Я понимаю, на корабле от снарядов не спрячешься, некуда прятаться, а ведь на бастионе вся земля вдоль-поперек изрыта: где траншея, где боскет, где целый блиндаж – на каждом шагу есть прикрытие… А Владимир Иваныч все думает, что он и в самом деле на палубе: станет с трубою на самом открытом месте и рассматривает, что у противника… Противник же тоже имеет трубы и подымает, конечно, пальбу. Около него уж нескольких адъютантов подстрелили, а он сам только один раз ранен был, только легко, вроде меня, да раз, говорят, контужен, тоже легко, с ног не свалился… Говорят, у всех французских офицеров амулеты какие-то есть необыкновенные – может, и у нашего Истомина такой амулет? Только ведь чепуха же, должно быть, все эти амулеты.

– Иконка, должно быть, материнское благословение, – сказала Капитолина Петровна. – Вот и насчет «Трех святителей» говорят, почему он не тонул тогда: икону забыли снять явленную, он и стоял, а потом вспомнили, сняли – сразу пошел ко дну.

Старый Зарубин медленно повел головой, сомневаясь, но не решаясь отвергнуть этот слух, хотя сам он видел, как пароход «Громоносец» расстреливал его корабль. Витя же счел возможным пошутить только над амулетами французов:

– Не знаю я, что такое за амулеты – говорят, что и у Боске, и у самого Канробера они есть, – только на Селенгинском редуте пришлось мне видеть в феврале человек пять убитых французских офицеров: плохо им помогли их амулеты. Может быть, что-нибудь носит и Владимир Иваныч, а только мы все за него боимся, и я тоже.

– А если его убьют, ты плакать будешь? – спросила вдруг внимательно слушавшая Оля.

– Кого убьют? – удивился Витя. – Адмирала Истомина? Тебе-то какое до него дело? Ты ведь его не знаешь?

– Ну что же, что не знаю!.. А ты говори, будешь по нем плакать, если его убьют? – настойчиво повторила девочка, не отводя глаз.

– По Владимиру Ивановичу чтоб я не плакал?.. Не только плакать – рыдать по нем буду!

И Витя отвернул лицо к разбитому окну, чтобы скрыть, как совершенно непроизвольно замигали мелко веки его глаз, и голосом, совсем глухим и бесцветным, добавил:

– Это же душа Малахова кургана – Истомин… Никто не хочет у нас думать даже, чтобы его и ранить могли, а не то что…

Слово «убить» теперь уж не захотело слететь с его языка.

Отец был тоже в волнении и пристукивал в пол палкой молча, а мать, воспользовавшись этим молчанием, спросила:

– Ипполита Матвеевича не видал?

– Дебу? Где же я мог бы его видеть? А что, он еще не произведен? – безразлично спросил Витя.

– Да вот все ждет со дня на день… «Теперь, – говорит, – при новом императоре непременно должны произвести… Тогда уж, – говорит, – приобрету я все права человеческие, каких пять лет назад лишился…» Вот уж кто беспокоился-то, когда Варя была больна!

– Мама! – покраснела вдруг Варя так, что и глаза ее стали розовыми.

– Ну что «мама»! Что же ты в самом деле? Раз человек получит чин офицерский, то, значит, его и сам царь прощает, а ты уж к нему немилосерднее закона быть хочешь.

Витя понял, что до его прихода были какие-то сложные семейные разговоры насчет Дебу, но вникать в них ему не хотелось, даже казалось совсем неудобным. Он сослался на то, что должен бежать на бастион, и поднялся. Прощаясь с Варей, он спросил ее:

– Ты что же теперь, как – опять на перевязочный сестрой?

– Разумеется! А как же иначе? – удивилась его вопросу Варя и почему-то слегка покраснела снова.

Желая показать, что он и не ожидал от сестры другого ответа, Витя заговорил снова о Малаховом:

– Три матроски у нас есть: воду на бастион снизу из колодца на коромыслах носят для солдат, для матросов, целый день они этим заняты. Их прежде четыре было, да одной штуцерная попала в грудь, прямо в сердце. Могли бы эти три о себе подумать, что и с ними может то же случиться, однако же ни одна не ушла – как были, так и остались. Наш Истомин представил их к серебряным медалям за храбрость – любопытно будет на них тогда посмотреть, как получат… А то у нас еще арестантов порядочно из тех, каких Корнилов покойный выпустил. У них только что головы бритые да тузы сзади на шинелях нашиты, а работают ничем не хуже других, особенно у орудий. Их ведь тоже нельзя даже и представлять к наградам, а Истомин при мне одному Георгия сам навесил, так теперь этот арестант с крестом и ходит и уж волосы отпустил. А им, правду сказать, давно бы следовало всем тузы сзади спороть, а кресты спереди навесить…

V

Назначенный командиром порта и военным губернатором Севастополя Нахимов выпустил 2 (14) марта приказ, которым одинаково запрещалась как частая пальба из орудий, ввиду недостатка пороха и снарядов, так и излишняя отвага ввиду большой потери людей.

«Усилия, употребленные неприятелем против Севастополя, – писал Нахимов, – дают основательный повод думать, что, решившись продолжать осаду, враги наши рассчитывают на средства еще более громадные. Но теперь шестимесячные труды по укреплению Севастополя приходят к концу, средства наши почти утроились, и потому кто из нас усомнится в торжестве над дерзкими замыслами неприятеля? Но разрушать их при большой потере с нашей стороны не есть еще полное торжество, и потому-то я считаю долгом напомнить всем начальникам священную обязанность, на них лежащую, именно предварительно озаботиться, чтобы, при открытии огня с неприятельских батарей, не было ни одного лишнего человека не только в открытых местах и без дела, но даже прислуга у орудий и число людей для неразлучных с боем работ были ограничены крайней необходимостью. Заботливый офицер всегда отыщет средства сделать экономию в людях и тем уменьшить число подвергающихся опасности. Любопытство, свойственное отваге, одушевляющей гарнизон Севастополя, в особенности не должно быть допущено частными начальниками. Пусть каждый будет уверен в результате боя и спокойно останется на указанном ему месте; это в особенности относится к господам офицерам.

Я надеюсь, что господа дистанционные начальники и отдельные начальники войск обратят полное внимание на этот предмет и разделят своих офицеров на очереди, приказав свободным находиться под блиндажами