Уриенс сходил облегчиться и вернулся, позевывая.

– Стражник прокричал полночь, – сказал он. – Пора ложиться спать, леди.

Он принялся снимать праздничный наряд.

– Ты не сильно устала, дорогая?

Моргейна не ответила. Она знала, что стоит ей сейчас сказать хоть слово, и она расплачется. Уриенс принял ее молчание за знак согласия; он притянул Моргейну к себе, уткнувшись лицом в ее шею, потом увлек жену к кровати. Моргейна подчинилась, но подумала, что нужно будет отыскать какое-нибудь заклинание или травы, чтоб положить конец этой чрезмерно затянувшейся энергичности супруга. Проклятье, в его-то возрасте он давно уже должен был утратить мужскую силу! И если это произойдет, никому и в голову не придет, что тут замешано чародейство. Некоторое время спустя Моргейна задумалась: а почему она больше не может с безразличием повернуться к Уриенсу и бездумно позволить делать все, что он хочет – как бывало много раз за эти долгие годы… В чем, собственно, дело? Почему она должна обращать на него больше внимания, чем на какое-нибудь заблудившееся животное, обнюхивающее ее подол?

В эту ночь Моргейне плохо спалось. Она то и дело просыпалась, а когда засыпала, ей снилось, будто она где-то нашла младенца, и его необходимо покормить, – а у нее не было молока, и сухие груди болели… Когда она окончательно проснулась, эта боль так и не унялась. Уриенс уехал на охоту с кем-то из придворных Артура – это было договорено еще несколько дней назад. Моргейне нездоровилось; ее явственно подташнивало. "В последние три дня я ела куда больше обычного, – подумала она. – Неудивительно, что меня теперь тошнит". Но когда она надела платье и принялась зашнуровьшаться, оказалось, что ее грудь отзывается болью на всякое прикосновение. А соски, коричневые и маленькие, сделались розовыми и набухли.

Моргейна осела на кровать, словно ноги вдруг перестали ее держать. Она же бесплодна! Она точно знала, что бесплодна – ей сразу после рождения Гвидиона сказали, что вряд ли она еще хоть раз выносит дитя! И за все прошедшие годы ни один из ее мужчин так и не наделил ее ребенком! Мало того – ей ведь уже почти сорок девять! Она уже вышла из детородного возраста! Но несмотря на все это, сомнений не оставалось: она забеременела. Моргейна давно уже не принимала эту возможность в расчет. Ее месячные сделались нерегулярными и не приходили по нескольку лун, и Моргейна была уверена, что вскоре они вообще прекратятся. И вот теперь первым ее чувством был страх. Она ведь едва не умерла, рожая Гвидиона…

Уриенс наверняка придет в восторг от этого доказательства его мужской силы. Но в то время, когда это дитя было зачато, Уриенс лежал с воспалением легких; нет, вряд ли это ребенок Уриенса. Так значит, его зачал Акколон в день солнечного затмения? Что ж, значит, это дитя бога, явившегося им в ореховой роще.

«Ну, и что старухе вроде меня делать с ребенком? Хотя, быть может, это дитя станет жрицей Авалона и будет править после меня, когда предатель будет низвергнут с трона, на который его возвела Вивиана…»

Стояла пасмурная, унылая погода; моросил мелкий дождик. Истоптанное накануне турнирное поле совершенно раскисло, попадавшие знамена и вымпелы оказались втоптаны в грязь. Кто-то из подвластных Артуру королей готовился к отъезду. Несколько служанок, высоко подоткнув подолы, осторожно спускались к берегу озера; они несли с собой тюки с одеждой и вальки для стирки белья.

В дверь постучали, и слуга почтительно произнес:

– Королева Моргейна, Верховная королева приглашает тебя и королеву Оркнейскую позавтракать вместе с ней. А Мерлин Британии просит тебя принять его в полдень.

– Я принимаю приглашение королевы, – отозвалась Моргейна. – И передайте Мерлину, что я приму его.

Моргейна охотно уклонилась бы от этих встреч, но она просто не смела – во всяком случае, сейчас.

Они с Гвенвифар всегда будут врагами. Это из-за нее Артур оказался во власти священников и предал Авалон. "Быть может, – подумала Моргейна, – я пытаюсь повергнуть не того человека. Если бы как-нибудь удалось сделать так, чтобы Гвенвифар удалилась от двора – пусть даже бежала вместе с Ланселетом к нему в замок: ведь он теперь вдовец, и может вполне законно забрать ее…" – но она сразу же отказалась от этой идеи.

"Возможно, Артур попросил ее помириться со мной, – цинично подумала Моргейна. – Он знает, что ему нельзя ссориться с подвластными королями, а если мы с Гвенвифар повздорим, Моргауза, как обычно, примет мою сторону. Слишком серьезная получается ссора для обычных семейных раздоров. Артур потеряет Уриенса и сыновей Моргаузы. А он ни за что не захочет терять Гарета, Гавейна и прочих северян…"

Когда Моргейна добралась до покоев королевы, Моргауза уже сидела там. От запаха еды Моргейну снова затошнило, но она сдержалась неимоверным усилием воли. Все знают, что она ест очень мало, и вряд ли станут обращать на нее внимание. Гвенвифар подошла к Моргейне и поцеловала ее, и на миг Моргейна почувствовала искреннюю нежность к этой женщине. «Ну почему мы должны враждовать? Ведь когда-то мы были подругами…» Нет, не Гвенвифар она ненавидела, а священников, подчинивших королеву своей воле.

Моргейна уселась за стол. Ее тут же принялись угощать, но она согласилась съесть лишь ломоть свежего хлеба с медом. Дамы Гвенвифар оказались такими же, как и всегда – королева вечно окружала себя благочестивыми дурами. Они встретили Моргейну любопытными взглядами и принялись с преувеличенной сердечностью показывать, до чего же им приятно видеть гостью.

– Твой сын, сэр Мордред, – он такой красивый! Ты, наверно, очень им гордишься, – сказала одна из дам.

Моргейна, кроша хлеб, невозмутимо заметила, что почти не виделась с сыном с тех самых пор, как его отняли от груди.

– Я уж скорее могу назвать своим сыном Увейна, сына моего мужа. Вот когда его посвятили в рыцари, я действительно гордилась, – сказала Моргейна, – ведь я вырастила его. А Моргауза наверняка гордится Мордредом, словно родным сыном. Ведь верно, Моргауза?

– Но сын Уриенса тебе не родной? – поинтересовалась другая дама.

– Нет, – терпеливо пояснила Моргейна. – Когда я вышла замуж за моего лорда, Увейну уже было девять лет. – Одна из девушек, хихикая, заметила, что она на месте Моргейны куда больше заботилась бы о другом красивом пасынке, Акколоне. Моргейна, стиснув зубы, подумала: «Убить, что ли, эту дуру?» Хотя что с них всех возьмешь? Ведь придворным дамам Гвенвифар больше нечем было заняться – лишь сплетничать да обмениваться глупыми шутками.

– А скажи-ка… – не сдержавшись, Эйлис хихикнула. Моргейна знала ее еще с тех времен, когда сама состояла при Гвенвифар; она даже была подружкой на свадьбе Эйлис. – Он и вправду сын Ланселета?

Моргейна приподняла бровь.

– Кто? Акколон? Покойная жена короля Уриенса вряд ли сказала бы тебе спасибо за то, что ты порочишь ее доброе имя.

– Ты знаешь, о ком я говорю! – со смехом произнесла Эйлис. – Ланселет – сын Вивианы, и вы с ним вместе росли – кто же тебя обвинит? Ну скажи мне правду, Моргейна, – кто отец этого красавчика? Ведь больше просто некому, верно?