либо, вооружившись спасительным социальным или политическим учением, полагают, что у них в руках мешок, полный будущей культуры, которую они готовы тотчас же вытряхнуть на обделенное человечество.

Между охваченными культурным пессимизмом и уверенными в грядущем земном блаженстве находятся те, кто видит серьезные беды и пороки нашего времени, кто, если и не знает, как их преодолеть или устранить, все-таки трудится и не теряет надежды; кто пытается их осознать и намерен преодолеть все невзгоды.

Было бы крайне интересно, если бы удалось изобразить на графике ускорение, с которым слово Прогресс выходило из употребления во всем мире.

II. Страхи сейчас и раньше

Можно поставить вопрос, не переоцениваем ли мы серьезность кризиса культуры просто в силу того, что осознаем его с такой ясностью. Опасные периоды в прошлом ничего не знали об экономике, социологии, психологии. К тому же им недоставало непосредственной и всеобщей публичности относительно всего происходящего в мире. Мы же, напротив, видим каждую царапинку на глазури, слышим каждый треск в швах. Само наше точное и многостороннее знание постоянно вынуждает нас задумываться о бесспорной рискованности происходящего, в котором мы обретаемся, о чрезвычайно лабильном характере общества как такового. Мало того, что наш «горизонт ожиданий», как недавно метко выразился Карл Маннхайм1, стал значительно шире, теперь все находящееся вблизи него или на нем самом мы видим в бинокль нашей многогранной науки с пугающей ясностью.

Поэтому необходимо исторически ориентировать наше осознание кризиса – в сравнении с крупнейшими потрясениями прежнего времени. Тотчас же бросается в глаза существенное различие между тем, что мы видим сейчас, и тем, что виделось раньше. Сознание того, что наш мир (велик он или мал) в опасности, что ему угрожает упадок или закат, живо переживалось во многих эпохах. Однако, как правило, такое сознание было неотделимо от ожидания близящегося конца света. Ожидание, само собой, приводило к тому, что мысль «как отвратить беду?» не возникала вовсе. Прежнему кризисному сознанию, по самой природе явления, никогда не сопутствовала научная формулировка. Как таковое, оно принимало по преимуществу религиозные формы. В той мере, в коей мысли о конце света и Страшном суде оставляли место тревогам чисто земного свойства, ощущение надвигающейся гибели выражалось в неустойчивом состоянии смутного страха, частично находившего выход в ненависти, направленной против сил, которые люди считали виновными в земных бедствиях, а то и видели в них всеобщее зло: это могли быть еретики, ведьмы и колдуны, богачи, королевские советники, аристократы, иезуиты, франкмасоны, – в соответствии с тенденциями того или иного периода времени. Победа грубых и примитивных норм суждений в настоящее время у многих до чрезвычайности оживила фантастические измышления по поводу злых сил, направляемых дьяволом. Даже образованные люди сейчас во множестве поддаются злобе дня, разделяя суждения, которые были бы простительны лишь для низкой и невежественной черни.

Не всякое ожидание будущего и осуждение настоящего исходило в прошлом из представлений о предстоящем конце света и вечном возмездии. Бывали периоды, когда люди жили верой в прекрасное будущее на земле, которое придет на смену нынешним дурным временам. Но и тогда ожидания такого рода отличались от культурного сознания настоящего времени. Людям казалось, что прекрасное будущее всегда где-то рядом, оно вот-вот настанет, и обрести его можно будет через осознание своих заблуждений, преодоление недоразумений и обращение к добродетели. Изменение виделось в форме некоего предстоящего поворота.

Так смотрели на это религиозные учения, которые, помимо вечного спасения, проповедовали также и мир на земле. Так виделось это Эразму: теперь, в отвоеванном знании античной культуры, люди обрели ключ, открывающий доступ к чистым истокам веры; ничто более не препятствует земному совершенству, как далеко оно бы ни простиралось; этот новый взгляд должен будет вскоре принести плоды согласия, человечности и образованности. Для Просвещения XVIII в. и для Руссо, который к нему примыкает, благополучие мира также было просто делом сознания, поворота в умах. Для деятелей Просвещения вопрос заключался в отказе от суеверий и в триумфе науки; по мысли Руссо – исключительно в возврате к природе и следовании добродетели. Из древнего, постоянно обновляющегося представления просто об обращении или повороте общества произросла, по сути дела, также идея революции. Термин революция заимствован из вращения колеса. Образ в течение длительного времени неизменно связывали с колесом Фортуны, с королями, опрокидывающимися вместе со своими коронами4*. Наличествовала здесь также и мысль об обращении небесных тел. По отношению к государству этим словом первоначально обозначают простой политический поворот, вроде событий 1688 г.5*. И только после того как завершился грандиозный феномен 1789 г.6*, понятие революции на протяжении XIX столетия наполнилось всем тем содержанием, которое было придано ему социализмом. Революция как идея неизменно сохраняет связь с прежней концепцией: благо, сразу и навсегда.

Вековому представлению о внезапном и осознанно желаемом повороте всего общества противится современное достаточно обоснованное знание, которое полагает, что все природное и все человеческое должно рассматриваться как результат действия многочисленных, взаимообусловленных, долговременных сил. Вовсе не делая выбора в пользу неизбежного, безоговорочного детерминизма, наш разум в игре общественных сил не может не признавать, что влияние того или иного человеческого решения есть фактор лишь ограниченного значения. В лучшем случае человек, целеустремленно сконцентрировавшись и оптимально распределяя свою энергию, может так или иначе использовать природные и социальные силы, которые ведут игру в обществе. Он может содействовать определенным тенденциям процесса, но изменить его направление он не может. И убеждение в необратимости социальных процессов мы формулируем с помощью такого термина, как Развитие, – понятие, которое в самом себе содержит противоречие и которое тем не менее наша мысль неизменно использует как орудие крупного калибра. Развитие подразумевает ограниченную необходимость. Оно идет наперекор повороту и перелому. В противоположность наивным ожиданиям былых времен, видевшим впереди либо конец всего – либо золотой век, наша мысль предполагает твердое убеждение в том, что переживаемый нами кризис, каким бы он ни был, не что иное, как фаза в безостановочном и необратимом процессе. Нам всем, независимо от нашей расположенности и направленности, известно: мы не можем вернуться назад, мы должны пройти через это. Вот то новое в нашем понимании кризиса, что не проявлялось никогда ранее.

Третье противоречие между пониманием кризиса прежде и теперь подразумевалось уже во втором. Все прежние провозвестники лучшего хода вещей и лучших времен: реформаторы и пророки, носители и приверженцы всякого рода ренессансов, реставраций, réveils [пробуждений]7* – неизменно указывали на былое величие, взывая к необходимости вернуть, восстановить древнюю чистоту. Гуманисты, реформаторы, моралисты времен Римской империи, Руссо, Мохаммед, вплоть до прорицателей какого-нибудь