Плот, несущийся по течению бурного потока, опасно накренился, рулевой перебросил вес тела на противоположную сторону, выравнивая его, и крикнул сикху, чтобы тот лег. Но Дайял Сингх временно утратил способность внимать голосу рассудка. Ослепленный гневом, он забыл о всякой осторожности: он стоял с расставленными ногами над мертвым товарищем, лицом к скале, и стрелял, стрелял, в бешенстве изрыгая проклятия. Пуля задела его подбородок, и по темной бороде потекла кровь, а вскоре обмотка окрасилась в красный цвет – это вторая пуля попала в ногу. Наверное, он получил не меньше дюжины ранений, однако ни разу не дрогнул и не прекратил ожесточенно сквернословить. Но наконец очередная пуля пробила ему грудь, он покачнулся, уронил карабин и упал на труп своего товарища-сикха.

От удара тяжелого тела плот сильно накренился, и через него хлынул поток воды, пенясь вокруг гроба и смывая груду жестяных коробок и снаряжения. Прежде чем Зарин и рулевой успели его выровнять, трупы двух мужчин соскользнули с мокрых бревен и исчезли в реке.

Освободившись от части груза, неуклюжее судно выровнялось. Зарин поднялся на колени и, стряхивая воду с формы, с горечью проговорил:

– Погибли два хороших человека, а в нынешнее время мы не можем себе позволить потерять даже одного такого. Эта кампания поистине дорого стоила разведчикам. Слишком многие уже умерли или получили тяжелые ранения, и вот теперь еще четверо наших погибли, а если в самом скором времени не стемнеет, мы с тобой тоже запросто можем умереть. Черт бы побрал этих ведьминых сыновей! Хотелось бы мне… – Он осекся, прищурился и резко сказал: – Ты ранен!

– Всего лишь царапина. А как ты?

– Я цел и невредим – пока.

Но выстрелов со скалы больше не последовало, – вероятно, стало слишком темно и плот уже не являл собой удобную мишень для укрывшихся наверху стрелков. Река в сумерках казалась подобием серой ленты, а плот – смутной тенью, зыбкой и неуловимой, как мотылек или летучая мышь, порхающие по ущелью. Часом позже двое мужчин со своим скорбным грузом оставили далеко позади ущелья и самые опасные пороги, и плот плавно понесло течением через местность, менее пригодную для засад.

Минувший день был очень жарким, ибо муссон еще не достиг этих северных широт и среди раскаленных голых гор земля отдавала тепло солнца почти зримыми волнами, подобными исходящим из открытой печи. Но река Кабул питалась водой из снежных полей и ледников Гиндукуша, и, когда над рекой проносились порывы свежего ночного ветра, рулевой дрожал и пригибался пониже над своим шестом.

Гроб был привязан к бревнам толстой веревкой местного изготовления, но конопляные волокна промокли от ночной росы и брызг речных порогов, а поскольку груз постоянно перемещался из стороны в сторону на колеблющемся плоту, веревка растянулась и провисла, так что теперь гроб беспокойно двигался туда-сюда, словно заключенный в нем человек ожил и пытается вырваться на свободу.

– Лежите спокойно, сахиб, или мы потеряем вас на следующем повороте, – проворчал Зарин, обращаясь к мертвецу. – С твоей стороны есть узел, Ашок?

– Целых два, – ответил рулевой. – Но я не рискну затягивать их в темноте. Если мы наткнемся на подводный камень или подойдем к порогам, пока я перевязываю узлы, гроб сорвется с места и столкнет нас обоих в воду. Надо подождать до рассвета. Вдобавок после целого дня дежурства у руля руки у меня совсем онемели.

– Вдобавок ты горец, – язвительно заметил Зарин. – Да уж, ночка чертовски жаркая.

– Зато река божественно холодная, – отпарировал Аш. – Это талая вода с гор, я дважды в ней побывал, а потому знаю, о чем говорю. Знай я, что течение такое быстрое и что мохманды устроят на нас засаду, я бы хорошенько подумал, прежде чем проситься с тобой в такое путешествие. Безумное предприятие! Какая разница, где лежат останки человека? Разве Бэтти-сахибу не все равно, упокоится ли он в земле Джелалабада или на кладбище в Мардане? Решительно все равно! И даже если бы после нашего ухода афридии выкопали его, разрубили на куски и разбросали кости, для него это не имело бы значения.

– Это имело бы значение для нас, разведчиков, – коротко ответил Зарин. – Мы не позволяем нашим врагам надругаться над телами наших мертвых.

– Наших мертвых ангрези, – раздраженно уточнил Аш. – В этой войне мы потеряли и других людей. Однако мы оставили их тела среди афганских гор и забрали с собой только одно.

Зарин пожал плечами и ничего не ответил. Он давно понял бесполезность споров с Ашоком, который смотрел на вещи иначе, чем большинство людей. Однако после непродолжительного молчания он сказал:

– Но все-таки ты поехал, и не ради меня!

Аш ухмыльнулся в темноте:

– Да, не ради тебя, брат. Ты всегда был в состоянии сам о себе позаботиться. Как тебе известно, я поехал, потому что хочу поговорить с командующим-сахибом, пока не поздно. Если я успею своевременно увидеться с ним, возможно, мне удастся убедить его, что пресловутая затея с миссией закончится катастрофой и ее нужно отменить – или, по крайней мере, отложить. Кроме того, говорят, правительство пошлет с новым посланником в Кабул эскорт из разведчиков и предлагает Гамильтону-сахибу принять командование над ним.

– Я об этом слышал, – сказал Зарин. – А почему бы и нет? Это будет для него еще одной честью – и великой честью для всего Корпуса разведчиков.

– Умереть, как крысы в ловушке? Я постараюсь не допустить такого! Я сделаю все от меня зависящее, чтобы он отказался от предложения.

– У тебя ничего не получится. Во всех армиях раджа не найдется ни одного офицера и ни одного полка, который бы отказался от такой чести.

– Возможно. Но я должен попытаться. За всю свою жизнь я завел мало друзей – вероятно, в силу какого-то изъяна своего характера. Но из этих нескольких двое всегда значили для меня очень много: ты и Гамильтон-сахиб. И я не могу потерять вас обоих… Не могу.

– Ты не потеряешь, – успокоительно сказал Зарин. – Во-первых, меня могут и не послать в Кабул. И потом, если… то есть когда мы вернемся в Мардан, ты увидишь вещи не в столь мрачном свете. Ты сейчас говоришь так просто потому, что в последнее время тебе приходилось трудно и ты слишком устал.

– О, вовсе нет. Я говорю так, потому что в последнее время общался со многими людьми, которые никогда не водили знакомства и не разговаривали с сахиб-логами или с солдатами сиркара, а также со многими, кто в жизни не видел ни первых, ни вторых, – и от них я узнал вещи, внушившие мне страх.

Зарин немного помолчал, а потом медленно проговорил:

– Мне кажется, самая большая твоя беда состоит именно в том, что ты можешь разговаривать с такими людьми. Много лет назад, когда ты был ребенком, мой брат Авал-шах сказал Брауну-сахибу, тогдашнему командующему корпусом, что будет очень жаль, если ты разучишься говорить и думать, как один из нас, поскольку очень немногие сахибы способны на это и такой человек был бы чрезвычайно полезен нашему полку. К его мнению прислушались и позаботились о том, чтобы ты не разучился. Вероятно, это было ошибкой, ибо в конечном счете ты не принадлежишь в полной мере ни Востоку, ни Западу, а стоишь одной ногой там, другой здесь – точно наездник во время состязаний, который стоит, расставив ноги, сразу на двух несущихся галопом лошадях.