– Про меня всякое говорят.

– Тогда куда мы бежим? Я-то думала, что к тебе.

– Нет, я же говорил, бежим просто так, я всегда бегаю, когда делать нечего.

– Ты, наверное, легкоатлет?

– Да нет, у меня даже формы нет. Есть уже охота… Может, поедим, я знаю здесь одну замечательную помойку?

– После шести я не ем.

– Фигура? – бросил на неё многозначительный взгляд Шарик. – Понимаю, хочешь помочиться?

– Нет.

– Я тоже не хочу, но надо, подожди немного, я быстро.

– Ты такой бескомпромиссный, Шарик.

– Я такой, – отклонился он от курса.

– Чёрт, я совсем забыла, что ко мне парикмахер должен прийти в восемь.

– А как же свобода? – догнал её Шарик, окропив столб.

– Может, в следующий раз? Свобода от нас никуда не денется.

– Хорошо, тогда я тебя провожу.

– Ты такой любезный.

– Вы прекрасны, – долго думал Шарик с чего начать и перешёл обратно на «вы», чтобы казаться как можно дипломатичнее. – Могли бы мы… Как вам сказать поизящнее? Трали-вали.

– Вы имеете в виду шпили-вили? – перевела его мысли Герда.

– Да! – обрадовался он. Он ещё никогда не встречал таких умных баб. – Как вы точно подметили.

– Проходила уже, – вздохнула она.

– И что? – включил всё свое обаяние Шарик, наклонив голову вбок на тридцать градусов. Он всегда так делал, когда не хватало слов.

– Ни шатко, ни валко! Сами знаете, потом будут чувства, а вам трын-трава. Не хочу…

– Как же быть?

– Будьте смелее, предложите мне жили-были.

«Что я ей, породистой сучке, могу предложить? – вернул голову на место Шарик. – После свадьбы – медовый месяц в палатке, в страницах берёзовой пущи, в жидком кристалле лесного озера. Где он наловит ей свежей рыбы, а она сварит, вечером у костра они поедят ухи, если у неё нет аллергии на рыбу. Потом они будут смотреть на звёзды, их будут покусывать комары. Они будут обходиться без слов, без нежных шаблонов, будут целоваться, губами пропахнет рыба и листвой будет перешёптываться природа: „Вот это любовь у людей – клёвая“».

– Завтра погуляем? – не нашёл он более дельного предложения.

– Скорее всего. Где я тебя найду? – лизнула его на прощание Герда и понеслась к подъезду.

– Во дворе. Кто не знает Шарика! – крикнул ей Шарик вдогонку. И побрёл передохнуть к ближайшей скамейке, где трескали семечками старухи:

– Жизнь прошла без оргазма, – одна бабка другой, громко перегрызая горло семечке. – Не могу понять почему так случилось? Комсомол, муж, работа, дети, завод, жизнь прошла на одной заводке, другие мужчины… – сбросила она шелуху с подола, – …не интересовали. Как-то было не до него, не до оргазма, будто я пыталась найти его в чём-то другом.

Её соседка по скамейке, затягивая потуже платок, прошамкала металлокерамикой:

– Природа совсем не глупа, и нельзя заменить то, что выстрадано тысячелетиями, миллионными постелями лет наслаждения. Словно розы – они с шипами.

– Опять стихами заговорила. Кто с шипами? Постели?

– Ты чем меня слушаешь? Наслаждения. В твоём случае виноват политический строй, элементарно тебе было некогда, некоторые должны подготовить почву, чтобы избранные оргазмировали, – посмотрела она почему-то прямо на Шарика. Тот смутился и закрыл глаза, притворившись спящим.

* * *

Совесть не давала покоя, до тех пор, пока я не взял трубку и не позвонил коту:

– Блин, чувак, извини, что я тебя утром ногой, – вспомнил как сегодня, опаздывая на работу, в одних трусах, посреди коридора, гладил брюки. А под ногами, играя на нервах, путался Том. Я долго его терпел, пока не поддел под живот правой, и отфутболил роскошным пасом прямо жене в ноги. Та вскрикнула и набросилась на меня, типа я тут второстепенный, вот животное – это другое дело – беззащитное. И пошло-поехало. Из искры возгорается женщина: манипулируя утюгом раскалённым, я прорычал:

– Тварь шерстяная…

– Ты мне? – перебила меня жена.

– Дай мне сказать… – неужели она способна испортить то, что нажито было между нами годами?

Жена промолчала, взяла Тома под мышку, и их смыло в соседнюю комнату, а меня – на работу.

– А я всё думал, позвонишь – не позвонишь, нужно ли принимать меры. Портить тебе обувь или не стоит?

«Я тебе испорчу!» – погрозил я пальцем про себя и с чувством исполненного долга взял со стола свежий журнал.

– Не скучай, скоро приду. Принесу что-нибудь вкусное.

– Всё равно это не любовь. Нет её.

– Как нет? Смотри, сколько её кругом валяется, – листал я журнал. – Окон губы жуют огоньки, обнажённые ноги витрины, глаза, волосы, рты, смешанные в порыве, люди не больше, не меньше – проститутки любви и пьяницы, – перелистывал я глянецевую десятку самых сексуальных женщин года.

– Люди – это конченные психотики, они хотят, они требуют, чтобы их любили: рвали для них букетами звёзды, глотали золотые шпаги соборов, застилали постелей пляжи с одеялами моря, признаниями набивали тумбочки, – обошёл меня в красноречии Том и добавил: – Только не надо путать людей и кошек.

– А у кошек разве не так?

– Да, по-другому. Бескорыстно!

– Ладно, успокойся Том, если тебе моей любви мало, город ждёт тебя, здесь есть кого полюбить, есть кого сделать поклонницей. Главное – чувствовать себя явлением, даже среди запаха плесени, октября, холода, дрожи, холерики, надо только набраться смелости.

– Так это на улице! Ты же меня туда не пускаешь.

– Тебе нельзя на улицу – пропадёшь. В смысле, засосёт красивая жизнь. Потом будешь приходить пьяный от счастья, только по утрам, только пожрать, не один.

* * *

– Спасибо Муха, накормила от пуза. Может, пойдём на асфальте полежим, вроде прогрелся уже, помечтаем.

– А тебе разве на работу не надо?

– Нет, я уволился. Надоела мне эта жизнь бродячая, да и дрессировщик тоже. Шарика за сахар не купишь, пусть поищет себе другого дурака! В общем, откусил я ему эту руку, которая меня кормила, так и бежал потом без оглядки: в зубах рука, в руке сахар?

– Отчаянный ты, Шарик, хотя правильно, пусть люди работают, им за это платят.

– Вот ты мне объясни, Муха, – завёлся Шарик. – Неужели так трудно научиться доставать из кармана сахар.

– Конечно, Шарик. Это же его сахар.

– Знаешь в чём его ошибка, да и других тоже: им кажется, что это они нас дрессируют. На самом-то деле это мне приходится выполнять кульбиты, чтобы он просто протянул руку с куском рафинада.

Муха зашуршала в углу конуры и достала из тайника кусок сахара: