– Не только. Главное – в голове. Я простодушно полагал, что здесь работе мешает царское самодержавие и заведенные наверху порядки «держи и не пущай». В Германии ничем не лучше. Не понимают, сволочи, что рабочий класс не будет терпеть вечно. И тогда ненасытные Нобели, Романовы, Дизели и Вильгельмы пойдут лесом собирать шишки на пропитание.

– Николай Романович! Мы не на митинге. Давайте по существу.

– Будьте любезны звать меня просто Николай. Или господин Брилинг. Ненавижу свое отчество, особенно в сочетании с именем.

Макаров усмехнулся в бороду. До какой же степени нужно ненавидеть Государя, чтобы от отцовского имени отрекаться.

– Итак, господин инженер. У вас есть усовершенствованный вариант конструкции Тринклера.

– Так точно, ваше превосходительство.

Первый раз в жизни адмирал услышал, что это обращение может звучать издевательски.

– И вы хотите поставить его на службу России?

– Стране – да, царю – нет.

– Независимо от моих убеждений, любезный Николай Рома… Простите, господин Брилинг, ныне разделить сие невозможно технически. Я могу продавить испытание вашего аппарата через Адмиралтейство и, при коммерческой надобности, у моих британских коллег. На Альбионе у меня прекрасные связи после выделки «Ермака». Ежели пригодность двигателя оправдает ожидания, будут вам и деньги, и признательность. Только, пардон, потребности Государя Императора от сего дела тоже в выигрыше останутся.

– Разделим… потом. Пусть Россия получит новые моторы. После революции они останутся народу.

– Так точно! – подхватил адмирал. – И трудовой люд старательно покатается на новых машинах по нашим костям.

– Вы думаете, это произойдет скоро? – иронично вопросил Брилинг. – Я лично не собираюсь быстро превратиться в кости.

– Молю бога до революции не дожить. В противном случае мы станем скелетами одновременно. Помните, как у французов: аристократов на фонарь! Вы, голубчик, из дворян. Как можете догадаться – я тоже не купеческого сословия. Потому шансы у нас с вами пережить революцию невелики. Разве что в эмиграции.

– Не надо смешивать, ваше превосходительство. Во Франции восстание произошло неорганизованно и спонтанно. Мы ведем целенаправленную агитацию.

– И получите пугачевский бунт в традициях Стеньки Разина. Сто тысяч ваших книжонок средь народа, большей частью неграмотного – фикция. Богачей на вилы, помещичьи усадьбы сжечь, персидскую княжну утопить и лихо отпраздновать – дальше воображение не работает. А наутро протрезветь и броситься на колени к уцелевшему помещику с криком: что делать-то, барин?

Брилинг глянул на часы.

– Каждый из нас останется при своем мнении. Вы – защитник режима, я его разрушитель. Обоим нам Россия – отчизна и мать. Посему предлагаю разговор завтра продолжить, у меня рабочее время заканчивается.

Занятный народ эти революционеры, подумал Макаров. До конца смены был готов молотить языком до посинения. А тут, глядишь, гудок подоспел – и пора домой.

– Неволить не смею. Один вопрос на прощанье. Двигатель являет собой только часть механизма. Есть ему очевидное применение – суда и локомотивы. А других намерений у вас с Густавом не было? Брусилов про сухопутный дредноут говорил.

– Это – фантазии, – пожал плечами германец. – Впрочем, воля ваша. Полюбопытствуйте.

После долгих розысков в шкафах да ящиках в руки адмиралу легла толстая тетрадь с широкой карандашной надписью: «Броненосный самоход» – и обгорелыми кромками.

– Непременно ознакомлюсь. А потом, с позволения, снова украду немного вашего рабочего времени.

Воля ваша, повторил Брилинг, но не словами, а жестом. Затем распрощался с мореплавателем.

Изучив совместный труд почившего и здравствующего инженеров, на что ушел цельный день от рассвета до заката, Макаров успел поймать Брусилова, намеревающегося убыть из столицы. Тот рассмотрел рисунки, печально скривился и заявил:

– Сухопутный дредноут мне представлялся внушительней.

– Зовем на помощь математику, дорогой Алексей Алексеич. Нога пехотинца давит на землю с усилием около семи фунтов на квадратный дюйм. Положим, на сушу выполз не броненосец, а всего-навсего подводная лодка водоизмещением в тысячу тонн, это два с половиной миллиона фунтов.

– Что это дает? – спросил кавалерист, сразу начавший уставать от цифр.

– Опорную площадь, потребную, чтобы лодка не провалилась, в сотни квадратных ярдов. Теперь представьте на секунду мотор, который сдвинет нашего сухопутного дредноута с места. Сколько? От десяти до ста тысяч индикаторных сил, точнее сказать не могу. А для субмарины хватает двух тысяч.

– Странная арифметика. В воде ваши корабли плавают, а на суше проваливаются, – генерал-майор ущипнул себя за ус. – Прошка! Куда делся, шельма? Графинчик обнови.

Пока половой носился за добавкой, Брусилов открыл тетрадь и ткнул пальцем в общий рисунок бронированного механизма.

– Выходит, он размерами с обычную карету или, скорее, пулеметную тачанку. От осколка сбережет?

– Ваш родственник посчитал, что передний лист выдержит шрапнель с трубкой на удар.

– Это – вряд ли. Но ничего. Самоход-то двигаться будет. Из пулемета да шрапнельными пульками попасть не мудрено, а гранатой лишь при большом везении. Стало быть, он проволоку порвет, на окоп наедет и с пулеметов пехоту покрошит. А за ним в дыру наши побегут. Здорово, ежели получится. За светлые головы, Степан Осипович! – Генерал выпил. – Только объясните, отчего моряки у нас такие ушлые? Цепеллин сочиняет моряк Костович, воздухолетательный снаряд строил капитан Можайский. Вы вот, с подводными лодками и катерами на полмира страх нагнали.

– Ничего нет удивительного, – вскинул бороду Макаров. – Корабли – самые хитрые вещи, что пытливый ум придумал. Паровые машины сначала на судах появились, только потом на паровозе. Корабельная артиллерия куда сложней и мощней полевой. Беспроволочный телеграф господина Попова перво-наперво на флоте освоили, на берегу проще провод тянуть или вестового заслать.

– Ну да, – вздохнул и снова налил Брусилов. – А мы изобрели как лучше шашку точить да кобылам хвосты крутить.

– Не скромничайте зря, любезный Алексей Алексеевич, – вице-адмирал подшофе держался добрее трезвого. – Наука сухопутной баталии ничем не проще морской. Я вам больше скажу, в открытом море не спрячешься. Потому главные битвы случились у берегов, островов да в проливах. Врага в перископ узрел – топи его, окаянного, и точка.

После длительного военно-производственного совещания, точнее на следующее утро, Макаров сделал два безусловных вывода. Во-первых, любая вездеходная и надежная бронемашина на поле боя даст очевидный перевес, потому как у другой стороны не окажется ни подобных аппаратов, ни оружия против брони, ни опыта борьбы с новой напастью. Во-вторых, негоже тягаться в питье с более молодым и крепким кавалеристом: и непристойно, и голова болит.