Я сидела за деревянной партой, смотрела на огромный круг со стрелками и плакала. Миссис Монк подошла ко мне и коснулась теплыми, влажными пальцами моей шеи.

— Эбби, в чем дело?

Я уткнулась в ее рыхлый, мягкий живот, зарылась лицом в складки трикотажа и призналась:

— Не понимаю, что такое «время».

Меня смутили не часы сами по себе, не «полвторого» и «без четверти», а скорее, сама суть времени. И отчего-то не находилось нужных слов, чтобы объяснить это нашей учительнице.

Что смущало еще сильнее, так это длинные промежутки между отходом ко сну и пробуждением — темные часы, когда сознание пускалось в опасные и увлекательные путешествия. Во времени можно заблудиться, ужасное и прекрасное может длиться там бесконечно, хотя когда наступало утро, мама неизменно выглядела как и прежде, и Аннабель не старела, и папа вставал, надевал костюм и шел на работу, словно ничто не изменилось. Все казалось, словно живу в ином мире, нежели они, что моя семья спит, пока я странствую. Чувствовала на душе груз ответственности, как будто от меня одной зависело благополучие всей семьи.

Голос миссис Монк остался в памяти и после того, как я научилась узнавать время, но ровный, неостановимый ход времени беспокоил по-прежнему. Сидя на уроке мистера Суэйза и разглядывая тусклые хромированные часы над доской, Эбби — девочка, не понимающая сути времени, — мечтала о том, чтобы стрелки остановились и день длился и длился.

— Так как мы вычисляем площадь круга? — спросил доктор Суэйз.

Представляю себе маленький круг, в который заключено тельце ребенка. Девочка стоит на пляже и тянется за морским ежом, а из тумана возникает высокая фигура и рука незнакомца затыкает малышке рот. С каждым шагом человека из ниоткуда круг все расширяется, с каждой секундой площадь растет.

Где ребенок? Чтобы получить ответ, надо решить безумное уравнение: пи-эр квадрат.

Комната маленькая, с жесткими пластмассовыми стульями и бетонным полом. В углу — этакий странный штрих, помещенный сюда, возможно, секретаршей или чьей-то заботливой женой: мозаичный столик с красивой лампой. Там что-то щелкает и гудит, когда под светоотражательный колпак залетает мотылек. Массивные металлические часы отсчитывают секунды. Джейк томится в другой комнате, за закрытой дверью, пристегнутый к какому-то хитроумному аппарату. Человек, сидящий за монитором, задает вопросы и следит за сердечным ритмом «клиента» в поиске неких скрытых мотивов или тщательно завуалированной лжи.

— Сначала следует проверить семью, — распорядился детектив Шербурн. — В девяти случаях из десяти это мать, или отец, или сразу оба, — говорил он, наблюдая за мной, будто ждал, что вздрогну. Глупо.

— Я не ее мать, — ответила. — Даже не мачеха. Пока что. Родная мать собрала вещи и ушла три года назад. Ее ищете?

— Мы учитываем все.

Часы тикают, круг расширяется, и когда-нибудь наступит моя очередь.

Куда взгляд ни кинь, везде полицейские, поодиночке или группами. Бодрятся кофе из пластмассовых стаканчиков, переминаются с ноги на ногу, тихо разговаривают, обмениваются шутками. Один стоит, положив руку на пистолет; ладонь касается металла нежно, как будто оружие — продолжение тела. Вчера Джейк примчался домой из Юрики, куда уехал на выходные к другу. Ночь мы провели в полицейском участке, заполняя бумаги, отвечая на вопросы и припоминая подробности. Сейчас восемь утра. Прошло двадцать два часа. Кто ищет Эмму, пока я сижу здесь и жду?

Не секрет, что чем дольше не могут найти ребенка, тем труднее это становится сделать. Опасность возрастает с каждой секундой. Время — лучший друг похитителя и самый страшный враг семьи. С каждой минутой преступник уходит все дальше в неизвестном направлении, и площадь, которую предстоит прочесать, увеличивается.

Вчера вечером Шербурн приехал на Ошен-Бич через десять минут после моего звонка и немедленно взялся за дело. Сейчас восседает за столом, в светло-голубой рубашке и нелепом разноцветном галстуке, который ему, видимо, подарили и тем самым обязали носить. Представляю сыщика дома — и посреди домашнего хаоса он готов хвататься за работу. Представляю себе счастливую жену и пару опрятных ребятишек, и вообще… в этом человеке есть что-то умиротворяющее. Шербурн, широколобый, с безукоризненной прической и синими глазами, напоминает Фрэнка Синатру и даже двигается с тем же старомодным изяществом.

Ловлю его взгляд. Он поднимает руку с растопыренными пальцами и беззвучно произносит: «Пять минут». Детектив тянется за кофе, подносит чашку к губам и отпивает немного. Проходит еще шесть секунд. Предположим, Эмма в машине, которая движется со скоростью около ста километров в час. За шесть секунд она проедет чуть более ста шестидесяти метров. Возведем последние в квадрат и помножим на число пи. За то время, которое понадобилось Шербурну, чтобы глотнуть кофе, район поисков расширился более чем на восемьсот тысяч квадратных метров. Если каждый глоточек стоит нам восемьсот тысяч квадратных метров и если из чашки можно отхлебнуть около ста раз — остается лишь гадать о том, какой величины сделается этот круг, едва Шербурн допьет. И сколько чашек понадобится, чтобы площадь поисков достигла площади земного шара.

Прикидываю возможности человеческого тела — похититель взял Эмму за руку? А может быть, понес? Если да, какова длина его шага? Сколько метров проходит в минуту? И как далеко способен уйти пешком? Сколько шагов было до его машины? Если наша «колючка» сопротивлялась — насколько это снизило его скорость? Остановится ли незнакомец, когда ребенок проголодается?

Воображаю себе автомобиль, стоящий у придорожного кафе. В маленькой забегаловке сидит маленькая девочка. Завтракает. Возможно, похититель захочет расположить к себе шестилетку, поэтому Эмме достанутся сладкие блинчики, сверх всякой меры залитые сиропом, и, может быть, даже шоколадное молоко. Догадается ли она не спешить, чтобы оттянуть отъезд? «Не торопись, — мысленно посылаю телепатический импульс через пространство. — Тщательно прожевывай каждый кусочек». Вспоминаю песенку, звучавшую в летнем лагере в Каролине, где оборвалась моя карьера герлскаута: «Жуй, жуй, не спеши — и наешься от души». Сидя в кафе, эти двое остановили время — окружность перестала расширяться.

Впрочем, версия с похищением не единственная. Полиция уже начинается склоняться к версии о том, что Эмма утонула.

Вчера, вскоре после прибытия патрульных, появился и катер береговой охраны. Я стояла на берегу, отвечала на вопросы и наблюдала, как он рассекает ледяную воду. Над пляжем иногда подолгу зависал оранжевый вертолет, слегка наклонившись носом к воде; громкий шум лопастей отчего-то напомнил мне фильмы о Вьетнаме. Спустя несколько часов, когда стемнело, катер уплыл, вертолет улетел. Океан стал зловещим, темно-синим, поднялся ветер и разорвал туман. Едва лицо и шею закололи песчинки, я вспомнила, что на Эмме один лишь свитер, недостаточно теплый для такой погоды. И хоть убей, не помнила, надела ли она носки.

Потом приехал Джейк. Не помню, в какой момент это случилось — долго-долго его не было, а потом вдруг появился. Огни патрульных машин озаряли темный пляж синим и алым, от костра по ветру сильно тянуло креозотом. К машинам подвели группу серфингистов в черных гидрокостюмах, блестящих и скользких, как тюлени, и полиция принялась их допрашивать.