Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И любой здоровый, сильный, но не имеющий средств молодой кантошенец, опуская плечи, подчинялся, потому что это тоже была традиция…
***
И вот однажды в Кантошено уже не осталось в живых никого из тех, проснувшихся ранним утром и узнавших, что на масленичный столб никто из жителей села сапог не вешал.
Остался только столб и старик, остальные просто по-привычке жили, лазали на столб, вносили ритуальную мзду на будущее счастье и были уверены, что так было с самых древних времён.
Старик молчал и совершенно не пытался что-то вспоминать.
Он просто жил возле столба.
Так прошло и время, и жизнь целого поколения кантошенских людей, а старик уже не был человеком – то ли жил, то ли нет, и никем не интересовался, кроме желающих залезть на столб…
***
Но вот, по прошествии многих лет, ранним утром, когда «кукаре» уже прозвучало, но закончить не смог ни один петух, потому что задремал, так вот, ранним весенним утром все жители Кантошено проснулись одновременно, пронзенные одной и той же мыслью – в Катманду никто не знает о счастье!
Точно так же, как их праотцы, они молча поднялись из своих постелей, взяли на руки и подмышки детей, вышли из домов, собрались на краю села, остановившись в зимне-весеннем полумраке ещё не начавшегося утра.
Они стояли, и никто не знал, что делать и куда идти дальше.
Старик – хранитель масленичного столба – тот самый молодой человек, которому очень нравилось слово «бизнес» – тоже был здесь.
Впервые за многие годы ему приснился какой-то сон, и проснулся он, как и другие жители села, от той же мысли.
В Катманду никто не знает о счастьи!
Именно этот, когда-то молодой, кантошенец, Председатель сельсовета, сторож и охранник, хранитель культурного достояния, некогда считавшийся немного городским, очень культурным и даже цивилизованным человеком, именно этот старик был сегодня самым старым жителем Кантошено.
– Послушайте, я вспомнил! – сказал старик, и все головы повернулись в его сторону.
– Друзья, я прожил долгую жизнь! – все переглянулись, к чему это вдруг хранитель масленичного столба говорит в прошедшем времени.
Лиц видно не было, только марево поднимающихся дыханий вокруг каждой головы, словно ранним утром над рекой плывёт испарина, похожая на вуаль, но сырая и неприятная, если опустить в неё руку.
В эту испарину было опущено каждое лицо.
– Друзья, сегодня я должен сказать вам важную вещь!
– За все эти годы, я так и не узнал, кто же вешает сапоги на масленичный столб…
Кантошенцы зашумели, ведь оказалось, что этого не знает никто.
– Как? Как! Кто же вещает? Я– то думал… – сказал практически каждый про себя, но вслух проговорили только несколько самых истеричных кантошенских тёток.
– Нет, нет, нет! – продолжил самый старый кантошенец. – Я не об этом хотел сказать.
– Я прожил долгую жизнь, но так и не узнал ответа на главный и простой вопрос…
– Я так и не понял, почему в Катманду никто не знает о счастье?!
Бросив в толпу этот вопрос, старик повернулся спиной к утренним сумеркам и, обходя весенние склизские и ломкие лужи, запередвигался домой.
Как-то незаметно и по-привычке ковылял он к своей каморке, где лёг и задремал.
Пошумев, жители начали расходиться.
Матери тянули за хохолки и за пятки своих, уже разбежавшихся по навозным кучам и грязным щелям в заборе, кантошат и кантошаточек.
Кто-то даже пробубнил: «Что такое Катманду?»
А трое парней, которые только в этом году благополучно слазали на столб за своими «сапогами счастья», посмотрели на одного идущего в сторонке неудачника, который уже много лет не мог никак добраться до макушки столба.
И один из них громко произнес: «Вон, катмандинец, который не знает о счастье».
А тот неудавшийся столболаз постарался быстрее уйти к себе на свой двор, уверенный, что в следующем году он не будет катмандинцем и точно достанет с макушки масленичного столба свои «сапоги счастья»…
***
Старик так никогда и не узнал, что ответ, простой и понятный, был у каждого жителя Кантошено на ногах.
Ведь за все эти годы ни один катмандинец не то чтобы не лазал на масленичный столб, но даже не покупал сапоги у кантошенцев.
А если нет сапог, значит, нет и счастья.
По крайней мере, нет кантошенского счастья.
Закапывай
О мёртвых, либо хорошо, либо только правду – так гласит один латинизм. Но в народе он стал известен в своей усечённо-лицемерной форме «о покойнике либо хорошо, либо – никак».
Говорить только правду всегда чревато недоразумениями, двусмысленностью, а то и серьёзными неприятностями.
Тем более, дело неблагодарное, потому как безответное – говорить только правду о покойнике.
Да и понятно, что правда – она такая вещь, сугубо индивидуальная.
Так вот и живёт человечество – с правдой, но по умолчанию.
Вот тут недавно один пытался озвучить свою правду в массы. Московский сумасшедший, он предлагал обязать всех российских губернаторов проплатить по одной книжке в серии ЖЗЛ. Каждая такая книжка должна была рассказывать о местной литературной жизни за последние сто лет. Восемьдесят пять субъектов – восемьдесят пять книг серии.
– Это даже серия в серии, это же гениально! – кричал на каждом углу этот несчастный.
Безумный автор идеи считал, что его проект даст в результате цельную литературную историю для всей страны. Он настолько был уверен в гениальности своей идеи, что, разумеется, никто не стал воспринимать эту идею всерьёз.
А ведь правда, почему никого не интересует жизнь провинциальных литераторов?
Маленькие страсти, которые побулькивают в повседневности этих незамысловатых людей порой не менее, а то и более, замечательны и важны для столичных больших страстей, чем, собственно, сами эти столичные страсти.
Оставшись после распада Советской империи разбросанными по необъятным просторам страны, эти региональные литературные лужицы и прудики стали развиваться кто куда. Они похожи на бывшие советские республики, обладающие своим местным колоритом, но пока ещё объединённые общей советской памятью.
Реализм на местах настолько критический, что нуждается в немедленной фиксации, иначе потомкам останется только сочинять очередной миф.
И вот ещё один правдивый такой вопрос – почему жизнь провинциальных литераторов так смешна и трагична? Почему на периферии второстепенные, третьестепенный и просто степенные литераторы проживают такую острую, замечательную и вечную трагикомедию существования?
Вот вопрос вопросов!
***
Может по наличию таких тривиальных мыслей в головах, а может и просто так, но на похоронах Кривцова все имели постные лица и скучающий вид.
Начальник Главного Писательского Управления Кривцов отдал богу душу неожиданно резко.
