Сейчас же Боба охватил настоящий ужас. Он перестал контролировать себя, понимать, где находится. Хотелось только одного – стать крохотным, незаметным, забиться в какую-нибудь щель…

Сияющая звезда опускалась все ниже и ниже. Сатанинский хорал гремел над мертвой рекой. Собрав остатки воли, Боб сжал исцарапанное цевье карабина, пальцы ухватились за теплую шишечку затвора.

– Не дури! – зарычал Кречет, пригибая ствол к земле. – Он, падла, молниями хреначит на километр! Лежи! Не смотри туда! Не смотри, сука, убью!!!

Боб уткнулся носом в кофейную пыль, вдохнул, закашлялся, открыл рот, как рыба, выброшенная на берег. В горле сразу же запершило, он попытался сплюнуть, задохнулся и, повернув голову, все же бросил взгляд на русло реки.

Там, примерно в трехстах метрах от того места, где лежали они с Кречетом, в воздухе висело нестерпимое сияние, словно зажглось второе солнце. Орган звучал непрерывно; казалось, что трубный глас взметает пыль, пригибает к земле кусты.

А еще Боб заметил странный призрачный ореол метров десяти в диаметре, вдруг возникший прямо под сиянием, и человеческую фигурку, пытающуюся подняться на ноги. Человек был гол, его шатало.

– Опусти глаза, баран! – взвыл сквозь зубы Кречет.

Боб отвернулся.

Так они пролежали не меньше десяти минут, после чего звуки небесного органа начали удаляться, однако Кречет зашевелился и встал на ноги только после того, как все окончательно стихло.

– Что это… было? – прошептал Боб, попытался подняться, но не смог с первого раза – ногу свело судорогой. Наконец кое-как он выпрямился и встал рядом с напарником.

– Да хрен его знает, – мрачно буркнул Кречет. – Пацаны с заставы прозвали эту дрянь «Поющим Призраком». Она редко бывает, я второй раз всего вижу.

Кречет помолчал, посмотрел исподлобья на Боба и вдруг резко выбросил сжатую в кулак руку. Боб получил удар в челюсть, попятился и сел.

– Сам знаешь, за что, – буркнул Кречет, предвосхищая вопрос. – Еще раз не выполнишь приказ, скажу Мамаю, чтобы снял тебя с патруля. Будешь вечным дежурным.

– Я там человека видел… – как бы оправдываясь, сказал Боб. – Голого.

– Забудь, – отрезал Кречет. – Это пустоши. Это Центрум. Делай то, что должен, и… и все. Понял?

Боб кивнул, закинул карабин на плечо и пошел за напарником, спускавшимся в речную долину.

Вообще-то путей в Центрум много. Наверное, миллионы, а может быть, и миллиарды. Слыхал я от одного контра, что, в сущности, каждый человек, каждый землянин – потенциальный проводник и способен открыть Портал. Вранье, наверное, хотя я вот до тридцати лет жил себе спокойно, поживал, ни о каком Центруме понятия не имел и о том, что я проводник, – тоже.

Про «жил спокойно» – это для красного словца, помотало меня на самом деле, как «КамАЗ» по ухабам. Как там у Трофима? «Друзья мои в начальниках, а мне не повезло. Который год скитаюсь с автоматом», но это не суть. Главное – однажды я открыл Портал и оказался здесь. Чуть с ума не сошел вначале, еле выбрался, а потом уже пошло-поехало…

Говорят, раньше, лет двадцать назад, погранцы лютовали по-взрослому. Чуть чего – хлоп в лоб, и тапки в угол. Теперь некогда грозное и неприступное Пограничье стало похоже на сито-решето – «заходи, кто хочешь, бери, что хочешь». Правда, желающих в последнее время сильно поубавилось, и дело тут вовсе не в мифических минных полях, замаскированных системах слежения, датчиках движения и безжалостных патрулях, палящих во все живое. Как любит говорить Жора Полторыпятки, «дурнив нема». Нема – в том смысле, что «не осталось».

Полторыпятки – мой первый и единственный напарник. Пока ему не отстрелили полстопы, мы ходили в Центрум вдвоем, таская товар и переправляя людей. Теперь Жорка – мой агент. Он находит клиента, получает заказ, подписывает контракт и берет деньги, которые мы делим пятьдесят на пятьдесят. Я выполняю всю остальную работу. Это честно. На самом деле в бизнесе я ни хрена не понимаю, зато умею ходить туда, куда другие не пойдут никогда.

На моей памяти Центрум навечно успокоил столько любителей поживиться на дармовщинку, столько романтиков с учеными степенями, столько лихих парней, не боявшихся ни бога, ни черта, что хватило бы, чтобы укомплектовать целую пехотную дивизию. Он принял их, закружил, заморочил – и схарчил, не оставив даже костей.

И, похоже, удовлетворенный этой жертвенной гекатомбой, успокоился. Канули в Лету грандиозные битвы с аборигенами, жестокие войны контры за сферы влияния, остались в прошлом, стали легендами походы в чужие миры, бешеные заработки, дерзкие рейды к городам под носом у погранцов, прорывы орд кочевников и масштабные военные операции.

Как сказал один из наших недавних заказчиков, профессор в погонах по фамилии Кнопп: «Похоже, тут наступил “статус кво”».

Центрум действительно притих, но зуб даю – это затишье перед бурей. Сидят в мрачных оннельских лесах люди Старца, ведут свою неприметную войну с Клондалом джавальские бандиты, гоняют по ржавым рельсам поезда железнодорожники, звенит сталью Сурган, поют на заре гимны давно забытым богам в Цаде, поднимаются на высокие башни и читают будущее по звездам в Лорее, пашут землю и пасут скот аламейцы, а в далеком Краймаре вечерами в трактирах финансовые воротилы подсчитывают барыши. Погранцы – и те увеличились числом.

Впрочем, это как раз странно – одиночек, уперто пытающихся выцедить из Центрума безбедную старость, сильно поубавилось, гонять, крышевать и обирать некого, а на профи вроде нас с Полторыпятки где сядешь, там и слезешь.

…Я открываю Портал еще до рассвета. Проводник я так себе, банальный мануальщик. «Третий сорт – не брак», как говорили во времена моего детства в стране, которой больше нет. Портал у меня нестабильный, маленький, проходить через него приходится на карачках. Пару раз было, что он схлопывался, и меня выкидывало обратно. Неприятное это, скажу вам откровенно, ощущение – лететь вверх ногами на асфальт. Но в этот раз все проходит гладко. В нос бьет сухой, горячий воздух пустошей. Ну «вот я и в Хопре…».

Теперь нужно двигаться максимально быстро. Я могу открыть Портал только в одно место Центрума, на краю Сухих пустошей. Когда-то тут был поселок или город, но теперь все засыпано песком, и ветер свистит среди мертвых руин.

Избегая улиц, на которых можно нарваться на патрули, задами выбираюсь к барханам, пересекаю низинку и меняю направление. Вот и граница поселка. Каменные столбы, опутанные отполированной песком проволокой, покосились, от дозорных башен остались похожие на гнилые зубы остовы, с которых свисают обрывки проводов. Все вокруг заросло пустынником, бесцветником и местной разновидностью саксаула. Как эти растения существуют в здешнем безводном климате, мне непонятно, но год от года заросли все гуще и гуще.

У края заброшенной дороги торчит гранитный валун, покрытый буро-зеленым лишайником. Это – мой ориентир, «путеводный камень». Определяюсь с направлением, встаю спиной к валуну лицом на север и иду строго по азимуту к холмам. Продравшись через густой саксаульник, выхожу прямо к ложбинке между холмами. Тут можно уже не прятаться – погранцы сюда не заходят, больно глухое место. Сажусь на сухую землю, проверяю, хорошо ли затянуты шнурки на кроссовках, надежно ли закрыты клапаны рюкзака. Вроде все в порядке. Теперь обязательный ритуал – десяток слов, которые нужно сказать, а иначе мазы не будет: