В бараке пахло портянками и борщом. Оно и понятно: первые сушились на бечевке возле печи, а второй плескался в тарелке на рассохшемся дубовом столе и быстро исчезал, поедаемый лысым крутолобым мужиком в гимнастерке и обтрюханных галифе. На шее у мужика было намотано кашне из овечьей шерсти. Хлебая борщ, он то и дело подкашливал – гулко, как в трубу: «гхы, гхы». Нехороший кашель, бронхиальный.

Мои конвоиры остались снаружи – все, кроме одного. Он подпихнул меня к столу и прогундосил:

– Доставили.

Лысый мужик зыркнул исподлобья.

– Молодцы, клопа вам в онучи! Свободны. А ты, – это уже ко мне, – присаживайся. – И он указал черенком ложки на гнутый венский стул.

Я бы ему и стоймя высказал все, что наболело, но раз приглашают, почему не сесть? Тон у едока дружелюбный, есть надежда, что сговоримся.

Стул был единственной новой вещью в этом помещении. Сделан, как полагается, из бука, ножки слегка разведены, полукруглая спинка. Откуда в этой глуши фирменная австрийская мебель?

– Нравится? – хмыкнул лысый. – Думаешь, заграница? Гхы… Нет, брат. Это у нас в районе три года назад артель для инвалидов войны открыли. Они эту красоту и выпускают. – И без перехода: – Борща хочешь? Мне соседка-солдатка целую кастрюлю наварила, клопа ей в онучи!

Это была его любимая присказка, без нее ему, наверное, и двух фраз не связать.

Сбил он меня с настроя своими стульями и борщом. Но я собрался, сделал обличье посуровее, ну, и выдал по полной программе. Удостоверение гэпэушное выложил, помянул, что лично знаком с Менжинским.

Лысый хлебать перестал, уронил ложку в тарелку. Козырьки бровей нависли у него над глазницами.

– Что значит повязали? Вот дурошлепы, клопа им в онучи! Русским языком сказал: доставить со всей обходительностью… гхы! – И покаянно притиснул руку к широкой груди. – Ты прости, Арсеньев, я этих недоумков взгрею как полагается. По уму я сам тебя должен был встретить, да поясница разболелась, чтоб ее… – Он, кряхтя, приподнялся, потер копчик. – Это у меня с войны, в Галиции, в окопах, застудил. С тех пор прихватывает… И дыхалку там же посадил – фрицевских газов надышался. Чуть подпростыну – кашель из самого нутра лезет… гхы, гхы!

Я-то знал, что такое германские газы – сам нюхнул их еще мальчишкой, в пятнадцатом году на фронте. И злость моя помалу улетучилась, понял я, что лысый – не подлец, не крыса канцелярская, из тех, что шаровары в кабинетах просиживают и росчерком пера людей без разбора в расход отправляют. И коли меня сюда притащили, значит, повод не пустячный.

– Вы кто? – спросил я уже без гонора. – Из угро?

– Бери выше.

Он выложил передо мной бумагу с броской шапкой «НКВД РСФСР». Пониже значилось: «Центральное административное управление». Об этом ведомстве я был наслышан – нашей конторе оно не подчинялось, но тоже было достаточно влиятельным, так как объединяло в себе и Главупр милиции, и Центророзыск, и административный надзор, и ведомственную охрану, и даже адресные столы.

Лысого, судя по документу, звали Егором Петровичем, а фамилия его совершенно не вязалась с внешностью – Кудряш. В графе «Должность» значилось: «Субинспектор первого разряда». По советской табели о рангах это приравнивалось к заместителю начальника регионального управления. Сидеть бы ему в Перми, по месту служебной прописки, но нет – лично прибыл в медвежий угол, невзирая на болячки. Это еще больше убедило меня в том, что дело не второсортное.

А он как будто мои мысли прочел, усмехнулся:

– Гадаешь, за каким арапом я сюда приперся? – Он назидательно поднял палец и процитировал, как по писаному: – «В число главнейших функций ЦАУ входит выезд на места для помощи коллегам при наиболее сложных случаях». Вот я и выехал.

Тут уж настала пора расставить, как говорится, все точки.

– А что за случай? Действительно сложный? Я ни сном ни духом…

Егор Петрович запустил ложку в капустную мешанину, причмокнул.

– Был бы простой, я бы тебя с поезда не сдернул, клопа тебе в онучи. Тут, брат, еще в том сложность, что материи затронуты… гхы… не совсем для меня ясные. Я в этой Усть, мать ее, Кишерти уже пятый день торчу, разобраться пытаюсь. А как узнал, что через Шумково едет спец по всяческой чертовщине – ты то есть, – понял: вот он, подарок фортуны! Ну и послал архаровцев тебя выцепить… Да ты не серчай, все по форме. У меня и разрешение есть, глянь. Черным по белому: «Передать товарища Арсеньева В. С. в целях оказания консультативного и иного содействия в распоряжение товарища Кудряша Е. П. вплоть до исчерпания необходимости в оном содействии».

Он выложил на обозрение еще одну бумаженцию, поменьше первой. Я разобрал под текстом, переданным по факсимильному телеграфу, подпись начальника Спецотдела ОГПУ Бокия.

Ишь ты, подсуетился! Бывалый, все предусмотрел. Но откуда узнал, что я еду в этом поезде? О моей командировке в Якутию были осведомлены только в Москве, на самом высоком уровне. С дороги я отправлял депеши своему непосредственному начальнику Барченко. Его почта, равно как и телефоны находились под контролем Генриха Ягоды, который в прошлом году перепрыгнул в кресло первого зама председателя ОГПУ. Выходит, у пермского субинспектора в нашем московском аппарате имеются осведомители?

Спросить бы напрямую, но он воробей стреляный, откровенничать не станет. Ладно, отложим. На повестке дня другое: для чего ему понадобился спец по чертовщине?

– А вот для чего. – Лысый Кудряш доел борщ, выскреб тарелку подчистую и облизнул ложку. – С полгода назад стали нам из Кишертского района сигналы поступать. Мы на них попервоначалу внимания не обращали, списывали на предрассудки и невежество населения. Но неделю назад Птаха сообщение об убийстве прислал…

– Кто прислал?

– Участковый надзиратель. Он один на весь район за порядком присматривает. А площадь, я тебе скажу, немаленькая, клопа ей в онучи. Птаха – башковитый, пронырливый… Да ты сам увидишь, я вас завтра сведу.

– А что за сигналы поступали? – уточнил я. – Кто-то в пруду чудище увидел или кикиморы в лесу завелись?

Все это живо напомнило мне обстоятельства моей сибирской поездки. Там тоже начиналось с таких же нелепых на первый взгляд сигналов. А закончилось трагедией. И черти с лешими были совсем ни при чем.