Игра, затеянная автором, в фильме воплощена без явных искажений. Русское измерение игры запутано и противоречиво, о чём и в романе, и в картине скажет Фандорин, – беда России в том, что добро здесь защищают подлецы и мерзавцы, а злу служат герои и мученики. Эта дикая рокировка парализует представителя высшего закона, находящегося в несколько сомнамбулическом состоянии от такого положения дел. Чтобы защитить добро, его ещё надо обнаружить, добыть из мутной русской взвеси, немного пообчистить и потом уже ему служить. А можно поступит иначе – отойти в сторону и подождать, когда зло пожрёт само себя, поскольку закон сбоев не даёт. Но самопожирание зла – это взрыв, и после каждого такого взрыва сильно уменьшается наличное вещество жизни вообще. В конце фильма размещены два финала: в одном Фандорин отказывается служить государству, в другом соглашается – как говорится, на любой вкус. Хочешь – играй, не хочешь – не играй, разница невелика.

Мало того, что фантомен герой, фантомно и пространство игры, та самая «Россия», о спасении/защите которой столько говорится в фильме. Здесь пусто и холодно, и никто, кроме полиции и бунтовщиков, не живёт. Даже энергичного вора (Козырь – Владимир Машков) приходится откуда-то импортировать – он приезжает из другого, более разнообразного пространства, а здесь воров нет – одни убийцы с интересными лицами. Кому здесь служить и что спасать?

Итак, думаю, что наладить с помощью Акунина творческое цветение кинематографа нереально, да никто и не собирался этого делать, впрочем. А вот разжиться игровыми методами у этого автора очень даже можно, но, видимо, на короткий срок. Странно даже представить, чтобы сейчас начали одна за другой выходить экранизации акунинских романов – «Смерть Ахиллеса», «Коронация»… зачем? Как будто всё ясно. В России акунинский проект достиг апогея и отцветает, но, конечно, если в игру вступит Голливуд (слышно было, что права на экранизацию Акунина приобрела компания Пола Верховена), она наберёт новые обороты – любопытно будет взглянуть.

Знающие Александра Секацкого обычно относятся к нему с большой иронической нежностью. Нежность естественно возникает из понимания: перед тобой редкое, драгоценное, ни на кого и ни на что не похожее существо – оригинальный мыслитель. Но именно поэтому ирония ставит бесполезную эту нежность на место в качестве декоративного приятного тумана, из которого грозной скалой выступает острое лицо, высеченное мастером человеческих фасадов. А там, за фасадом, живёт прекрасный и опасный, как старинное оружие, – дух, разум, spiritus. В случае Секацкого дух не отягчён материей душевности, – того, что в нас плачет, поёт, болеет, влюбляется, делает глупости, – а его тощая, лёгкая, проspiritованная плоть – не более чем рыцарские доспехи.

Я представляю его себе так: рыцарь идёт по ледяной пустыне, вызывает на поединок дракона, одинокий рыцарь – сам себе и Росинант, и Санчо Панса, и Дульсинея Тобосская; может статься, и сам себе дракон. На поединок никто не является, но рыцарь продолжает путь с удовольствием, по дороге пронзая копьём афоризмов всякую падаль. «Ну, и что тут у тебя такое?» – спрашивает он холодно и насмешливо у кривого, обременённого мира, потерявшего Дух воинственности. – «Как и чем ты теперь поживаешь?»

Он не живёт здесь. Он разглядывает формы испорченного бытия бесстрашно и беспощадно – шпион, разведчик, номад с Других берегов.

Он – тот, «кто глядя вслед отливу божественного Логоса, сказал: “Я остаюсь” и услышал ранее никогда не слышанное “Без меня…” – как последний отзвук вещих глаголов». Мир украден Большим Вором и тотально подменён, его вещи фальсифицированы. Но где-то ведь есть платоновская пещера, где хранятся эйдосы, идеалы, чистые идеи вещей. Там есть невидимая фотография, неизмеряемое пространством время и неслышимая музыка – возможно, если до этого мира пока не добраться, то до него можно… додуматься. Думать, думать, и чугунная морда реальности возьмёт да и просквозит чистым воз-духом настоящей Софии, возлюбленной всяким настоящим фило-софом.

На лице Секацкого читается готовность оказаться в этом мире немедленно. Чудо петербургское! Сын военного лётчика Куприяна Секацкого, исключённый с философского факультета ленинградского Университета в середине 80-х годов за антисоветскую пропаганду и ставший нынче его доцентом и гордостью, он из тех достоевских людей, которым «не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить». Если бы я узнала, что Секацкий где-то как-то подшустрил для личной выгоды, я бы упала в обморок. Корыстной соображаловки в нём нет не просто так, а до степени изумления. Да ему и не нужен почёт от пластмассовой цивилизации – ему подавай золотую славу, на века.

Однажды я наблюдала такую сценку: господин Ля-Ля, ничтожный писака, стал вязаться к философу с дурацкими претензиями – дескать, а что это вы так непонятно пишете? (клевета! Секацкий пишет упруго и ясно, с немецкой основательностью и галльским острословием). Александр, спокойный, как удав, молвил: да-да, я читал вас, господин Ля-Ля, всё это понятно, техника сиюминутного реагирования… но где же ваша чаша Грааля? Писака поперхнулся, а общество покатилось со смеху – для господина этого «чашей Грааля» было корыто для свиней из интеллигенции, куда власти сливают помои (он его вскоре отыскал). Но я теперь всякий раз, когда бес мелкого толкает меня на убогое, повседневное существование в слове, вспоминаю Секацкого с его чашей. Он прав, двигаться можно и должно только вперёд и выше, гладить против шерсти, а играть по-крупному. Почему дух так унижен сегодня, а мыслители (в лучшем случае) загнаны в университетские резервации? А потому, что измельчавший и выродившийся мир не выдержит сколько-нибудь дружного духовного напора – развалится. Духовная угроза существует, целых несколько людей в России носят её в себе и кормят собой. Есть эта угроза и в Секацком. Он опасен – особенно для слабых умов.

На сегодняшний день познакомиться с уникальным мыслителем можно, читая его книги, из которых наиболее доступны: «Три шага в сторону» (Амфора, 2001), «Сила взрывной волны» (Лимбус Пресс, 2004) и «Прикладная метафизика» (Амфора, 2005). Читатель много получит за свои денежки – чего стоит хотя бы гипериздевательский «путеводитель по философии: версия Секацкого», блистательно разделывающийся с мнимыми формами мышления в их идиотическом разнообразии. А сравнительный анализ поведенческих моделей сказочных антагонистов – Колобка и Пирожка! Древние утверждали, что божество опознаётся по запаху излучаемого им божественного озона – так и настоящий мыслитель узнаётся по чувству радости, лёгкости и особого наслаждения. «Холодное, лёгкое, чистое пламя победы моей над судьбой» (Ахматова). Вот и читая Секацкого, становишься лёгким, весёлым и холодным. Таковы ободряющие свойства присутствия духа – лучшего друга человечества.

Этот долговязый, сухопарый софист, фигурирующий под собственным именем уже в добром десятке питерских повестей и романов (ярок, хорош – писатели пленяются), не одно поколение соблазнил платиновым блеском своего изощрённого ума, но принял ли кто-нибудь от него главный завет, знаменитую «честность самоотчёта»? Себе врать не смей, учит сын военного лётчика Куприяна. Вот что ты сегодня сделал, прочёл, осмыслил? Где твоя чаша Грааля? Ничего не сделал и не осмыслил?