— Женщины меня больше не интересуют. Я лишь вспоминаю прошлое.

— Расскажи еще про девочек из Касабланки, Гроза Пустыни. А кстати, где находится этот бордель, Касабланка?

Легионер гулко закашлялся.

— Ты, наверно, думаешь, что на свете нет ничего значительного, кроме казарм и борделей. Касабланка — не бордель, а красивый город на западном побережье Африки. Место, где легионеры-новички учатся есть песок и пить пот. Там идиоты, считавшие, что будут вести в Легионе веселую жизнь, узнают, что они скоты, потому что рождены скотами…

— …и зачаты скотами, — добавил голос из темноты, постепенно сгущавшейся в вагоне.

— Совершенно верно, — кивнул Легионер, — зачаты такими же скотами, как ты, я и другие солдаты в этом мире.

— Да здравствуют скоты! — выкрикнул кто-то из раненых.

— Да здравствуют скоты! — заревели мы хриплым хором. — Да здравствуют глупые скоты, которыми помыкает нацистское дерьмо!

— Шваль, мерзавцы! — негодующе закричал поклонник Гитлера. — Да поможет вам Бог, крысы, когда снова начнется наступление! Фельдмаршал фон Манштейн вот-вот форсирует Ловать и двинется на восток.

— Если и так, то только в эшелоне, везущем пленных в Сибирь, — съязвил кто-то.

— Вперед, гренадеры, спасители великой Германии! — неистово заорал этот фельдфебель.

— Хо-хо, самозванный Адольф, был ты в бою под Великими Луками? — спросил Малыш. — Раз так уверенно говоришь о Ловати!

— А ты был? — спросил какой-то солдат с одной рукой, уже пораженной гангреной.

— Конечно. Мы трое находились в узле сопротивления в составе Двадцать седьмого полка. Хочешь возразить что-нибудь, тварь? — И тут же Малыш оповестил по секрету весь вагон: — Как только выйду из госпиталя, задам трепку какому-нибудь офицеру интендантской службы. Так отделаю воришку, что своих не узнает. Рот разорву, чтобы усмехался до конца жизни.

— Чего ты так зол на них? — спросил однорукий солдат.

— Ты что, мозги в потерянной руке оставил? — воскликнул Малыш. — Осел, неужели ни разу не промокал в плаще? Эти твари-интенданты на всем наживаются. Все эти плащи насквозь промокают. Понимаешь, в чем тут фокус? Поскольку интендантская служба наживается на каждом плаще, дураки вроде нас отбрасывают первые два в надежде взять какой получше, и вполне понятно, какая тут хитрость.

— Доходное дело, — заметил Легионер. — Если б только я мог устроиться в интендантскую службу и продавать плащи ворюгам-офицерам! Выпади мне такая участь, Аллах был бы воистину мудр и благ.

— Ну, что там дальше с той красоткой, про которую ты рассказывал? — спросил Малыш. Он уже забыл об офицерах-интендантах.

— Не суйся в чужие дела, — проворчал Легионер. И чуть позже заговорил, ни к кому не обращаясь: — Мухаммед и все истинные пророки, как я любил ее! После того как она прогнала меня, я дважды пытался проникнуть в сад Аллаха.

— Ты же сказал, что бросил ее, — загоготал Малыш.

— Ну и что? — выкрикнул Легионер. — Мне наплевать на баб, этих коротконогих, широкобедрых, болтливых тварей! И подумать только, что у мужчин хватает глупости гоняться за ними! Посмотри утром на женщину: глаза заплыли, все лицо распухшее и перемазано губной помадой.

— Спасибо, — послышался голос в середине вагона. — Вот это комплимент прекрасному полу!

— Он прав, — раздался еще один голос из темноты. — Аппетит пропадает, когда видишь ихнюю сестру с бигудями в волосах, в шлепанцах, со спущенными чулками.

Сквозь грохот поезда послышалось гудение самолета. Мы притихли и прислушались, словно дикие звери к шуму загонщиков. Кто-то громко прошептал:

— Штурмовик.

— Штурмовик, — повторили еще несколько человек.

Мы дрожали, но не от холода. В вагоне вместе с нами находилась смерть. Штурмовик…

— Приди, приди, приди, о Смерть! — напевал Легионер под нос.

Самолет развернулся и загудел в мерно усиливающемся крещендо. С ревом пронесся вдоль поезда. Кроваво-красные звезды холодно сверкали, взирая на многочисленные товарные вагоны с крестами милосердия на крышах. Штурмовик взмыл в небо и затем устремился вниз, словно ястреб на зайца.

Малыш приподнялся на мускулистых руках и заорал в сторону дверей:

— Ну, давай, красный дьявол, превращай нас в фарш! Только не тяни!

Летчик словно бы услышал его и постарался выполнить эту просьбу. Пули пронизали стену вагона и застучали о противоположную его сторону. В верхней части стены появился длинный, ровный ряд небольших отверстий.

Кто-то завопил. Другие захрипели. Потом умерли.

Паровоз издал гудок. Мы въехали в лес. Летчик повернул обратно, к аэродрому, где его ждали чай и яичница-глазунья.

Утро стояло морозное, ясное. Должно быть, летчик наслаждался с высоты прекрасным ландшафтом.

— С удовольствием поел бы колбасы, — сказал Легионер. — Не простой, а из чуть подкопченной свинины, острой, как черный перец. Она должна отдавать желудями. Это получается, когда свинья свободно пасется в лесу.

— Тиф можно получить, если есть сырых моллюсков, — объявил ефрейтор-пехотинец с раздробленной коленной чашечкой. — Вот бы иметь целую корзину зараженных тифом венерок, когда понадобится возвращаться на фронт. Всякий раз, когда нужно возвращаться на фронт.

Колеса грохотали по рельсам. Холод был беспощадным. Он врывался в отверстия, оставленные пулями штурмовика.

— Альфред, — окликнул я. Я давно не произносил имени Легионера, может быть, вообще не произносил.

Он не ответил.

— Альфред!

Это звучало нелепо.

— Альфред, ты когда-нибудь тосковал по дому? Уюту и всему прочему?

— Нет, Свен. Я уже давно забыл о таких вещах, — ответил он, не поднимая век. Губы его кривились в усмешке.

Как я любил его изуродованное лицо.

— Мне уже за тридцать, — продолжал Легионер. — В шестнадцать я поступил в La Légion Etrangére[10]. Прибавил себе два года. Слишком долго был скотом. Мой дом — это навозная куча. Моя казарма в Сиди-бель-Аббесе с запахом пота тысяч побывавших там солдат, от которого невозможно избавиться, будет у меня последним жилищем.

— Не жалеешь об этом?

— Никогда не жалей ни о чем, — ответил Легионер. — Жизнь хороша. Погода хороша.

— Она очень холодная, Альфред.

— И холодная погода тоже хороша. Она хороша всякая, пока дышишь. Даже тюрьма хороша, пока жив и не думаешь, как распрекрасно бы жил, если… Вот это «если» и сводит людей с ума. Забудь о нем и живи!

— Не жалеешь, что ранен в шею? — спросил солдат с гангреной. — У тебя может быть ригидность затылка, придется носить стальной ошейник для поддержки головы.