Сбоку от магазина «Древности Пелле» располагалась «Пицца дядюшки Сола», и сквозь дождь пробивался восхитительный аромат сыра и пепперони. Под небольшим водопадом, струившимся из желобов, я пробежал через маленький проулок между пиццерией и антикварным, толкнул тяжелую створку и скрылся в подсобке магазина. Стальная дверь захлопнулась за мной, и после светло-серых дневных красок, после шума дождя и раскатов грома я очутился в тихом сумраке, пропахшем старым кедром, пылью и краской. Я постоял у выхода, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте.

Снаружи царила июльская жара, и вода, что лилась с неба, казалась почти теплой, но в подсобке антикварного магазина, оборудованного кондиционерами, меня мгновенно окутал холод. Я обхватил себя руками, обнимая бейсбольную перчатку, словно та могла хоть чуть-чуть согреть.

Издалека доносился шум барабанившего по крыше дождя, а я бродил по залу магазина среди неровных рядов мебели и гадал, почему опоздала мама, где она запропастилась и кто отвезет меня домой. Я прошел мимо кресел с высокими спинками, разместившимися на столе из амбарной двери, под которым лежали старые оконные рамы без стекол. Были в магазине и письменные столы, и приставные столики, и здоровенные комоды. Платяные шкафы зловещего вида словно подначивали набраться смелости и распахнуть их створки. На всех поверхностях стояли лампы – высокие, тонкие, короткие, солидные, с абажурами и без, с маленькими белыми лампочками, торчавшими вверх, похожими на хрустальные шары, и с зияющими патронами.

Очутившись перед старым зеркалом в черной затейливой раме, я уставился на свое отражение в облезлой поверхности. Я был худощавым ребенком, а промокший насквозь выглядел совсем тощим. И не таким взрослым, каким хотел казаться. Карие глаза были все еще глазами подростка. Почти все детство мне хотелось стать выше, сильнее, старше.

Из подсобки донеслись голоса. Комнатка располагалась между большим складом и торговым залом. Мистер Пелле там красил, ремонтировал и подготавливал мебель, прежде чем вынести ее в зал магазина со стеклянными витринами, выходившими на шоссе 126. Обычно посторонние в то помещение не заходили, только мистер Пелле или члены его семьи.

Я подкрался к двери. В ушах отдавался стук сердца, и даже дыхание казалось слишком громким. Промокшие насквозь кроссовки хлюпали при каждом шаге. Когда я подошел к распашной двери, створка уже сдвинулась на несколько дюймов[3]. Снаружи Дин в очередной раз содрогнулся от удара молнии. Звук дождя превратился в непрестанный гул, но голоса звучали достаточно громко. Я заглянул в щелку.

По одну сторону большого квадратного стола сидели три старухи, разодетые, словно цыгане, в длинные мантии, ниспадавшие с плеч. Головы были обернуты разноцветными шарфами, из-под тюрбанов выбивались седые и белые пряди. С дряблых мочек ушей до самых плеч свисали большие золотые кольца. Браслеты на руках звенели при малейшем движении. Они сидели очень близко друг другу, так близко, что их одеяния смешались, и старухи выглядели как одно широкое яркое туловище о трех головах.

Они пристально смотрели на кого-то. Другую часть комнаты через узкую щель мне было не видно, но все же кто-то там стоял. Тень, широкая и короткая, тянулась через стол к цыганкам. Человек заговорил мужским голосом.

Он что-то забормотал и хмыкнул еле слышно, почти неразличимо. Но старухи уставились на него, словно решали, остаться или уйти. Внезапно они перебили собеседника и заговорили – сначала тихо, а потом все громче. Речь превратилась в пение, но не на английском. Цыганки произносили не старые мертвые слова, полузабытые, полуистлевшие, нет… Пусть я не мог их разобрать, эти слова полнились жизнью, трепетом, силой. Они испугали меня, но также заинтересовали.

Я был совершенно сбит с толку, словно размагниченный компас. Меня одновременно тянуло в подсобку и отталкивало. Я хотел развернуться и выбежать обратно в бурю, от которой спасся, в дождь, намочивший до нитки, но напев старух тянул к себе, и я уперся в дверной проем, сопротивляясь желанию ворваться внутрь.

Свет в здании мигнул и погас.

Снаружи бушевала буря. Через маленькое окно в помещение проникал слабый свет, придавая лицам старух сероватый оттенок. Когда же вспыхивала молния, их кожа становилась совсем белой, почти прозрачной, а тень незнакомца на столе окрашивалась непроглядной чернотой.

В эти мгновения вспышек, секунды ясности, я боялся, что одна из старух посмотрит на меня. Но женщины не отрывали глаз от стола, на котором они соединили руки так, что уже было не разобрать, где чьи пальцы. Напевая, цыганки раскачивались, и шесть рук неритмично извивались.

Я задумался, не с ярмарки ли, что недавно приехала в Дин, эти старухи? Разношерстную труппу путешественников, которая каждое лето привозила в наши края чудеса, отец называл «балаганщиками». В парке за городом после их отъезда всегда оставались глубокие следы шин и лужи, полные невыкупленных билетов на аттракционы.

Старухи могли оказаться кем угодно. Торговками сладостями, или билетершами из зеркального лабиринта, или гадалками. Возможно, именно они пытались угадать ваш возраст или крутили колесо удачи. Они могли быть кем угодно.

Пение смолкло так же мгновенно, как началось, и в мире вновь воцарился естественный порядок. Дождь стал барабанить все тише, ветер лишь изредка порывами проносился вдоль переулка, грозовой фронт миновал, и буря ушла дальше.

Старуха, что сидела в центре, поправила широкий шарф, повязанный вокруг головы, а также все свои звенящие браслеты, кольца и мониста. Похоже, происходящее было для нее совершенно обыденным. Она подняла взгляд, словно ждала, что человек в тени подскажет, что делать дальше.

– И это все? – прогрохотал мужской голос, от которого того и гляди содрогнулась бы земля.

– Что «все»? – спросила старуха в центре, подавшись вперед и высоко подняв крашеные брови. Некоторые зубы у нее были настолько кривые, что смотрели назад. В ней не было ни одной обыкновенной черты.

– Я заплатил вам приличные деньги за предсказание моей судьбы, будущего, или как вы там это называете. А вы что-то промычали, спели жуткую песню, и все? Все, что я получил?

Старуха посмотрела на товарок, что сидели слева и справа от нее, оглянулась и что-то прошептала через плечо, будто советуясь. С кем-то невидимым.

– Следовало предупредить нас, кто ты, – вежливо сказала она с легким иноземным акцентом. – Судьба вашего племени мрачна. Обычным людям легко предсказать будущее, но твое…

Старуха разглядывала собеседника с совершенно умиротворенным видом. Угрожающий тон его голоса, похоже, нисколько ее не испугал. На мгновение в подсобке повисла тишина, а затем цыганка заговорила вновь:

– Ты не сообщил нам, кто ты.

Мужчина откашлялся, прочищая горло.

– Но вы хоть что-то увидели? – Казалось, он немного сбит с толку и даже слегка встревожен от того, что старуха поняла, кто он.