— Скажу больше, — улыбнулся Корнелий. — Государю нашему, светоносному Ганелону, мне выпала честь исполнить одну из моих лучших песен!

В трактир вошел старик, ведя за руку мальчика. Был старик высок и прям, волосы его, еще довольно густые, длинными прядями вились до плеч, а суровое мужественное лицо подошло бы скорее воину, чем гончару. Словом, старик принадлежал к той породе мужчин, на которых неизменно оглядываются женщины на улице. Мальчику, по всей видимости, было не больше девяти лет, и он очень походил на старика. Разве что волосы его были темны и коротко острижены, а лицо смягчено наивностью детства. У пояса его на веревочной перевязи висел деревянный меч.

— Гур-р-р! — заорал Гас, замахал руками и от избытка чувств рухнул с лавки.

Старик оглянулся на него, коротко усмехнулся, кивнул в знак приветствия, отдельно — стражникам. Потом задержал взгляд на чужаках, но ровно насколько это позволяли приличия, и кивнул отдельно каждому занятому столику. Затем Гур направился прямо к прилавку трактира, где маячил трактирщик — низкорослый и толстый мужик с пухлым и лоснящимся, как потекшее масло, лицом. Увидев старика, трактирщик моментально скуксился и попытался нырнуть под прилавок.

— Господин Горн! — Голос у старика оказался под стать его виду — низким и внушительным. — Позвольте мне закончить наш вчерашний разговор.

— Во, — высказался добродушный стражник. — Не пиво лакать старый Гур пришел, а с жирным Горном разговоры разговаривать. Тот, вишь… — он обращался к внимательному Корнелию, который уже пересел за их столик, — тот, вишь как, купил три десятка кружек у Гура, а монеты отдал только половину. А надысь здесь мужики гуляли, ну и, как водится, кружки-то поколотили. Не все, а пяток. Трактирщик теперь за эти пять платить не желает. Говорит, мол, значит, так сделаны плохо, что разбились. Ну ничего, заплатит он деньги, я Гура знаю.

— А этот Горн толстозадый не раз за свою скупость двойной монетой платил, — добавил другой стражник. — Помните, братцы… — Он прервался, захрюкав от сдерживаемого смеха. — Помните… Арарна?

— Арарн-ведьмак трактирщику шишку вывел на шее, — под общий хохот объяснил менестрелю добродушный стражник. — У Горна шишка вдруг вздулась, огромадная такая. Он ее и так, и этак, и прижигал даже — ни в какую, только растет. Ибир-травник не смог помочь. Пришлось к Арарну идти. Тот дорого берет, потому что знахарством не занимается, он, вообще-то серьезный мужик, правда, вспыльчивый очень. Его из Сферы Огня выперли за то, что он там кому-то не тому потроха прижег. Ну вспыльчивый, говорю же… Пошептал Арарн, шишка перестала расти. И за две недели обратно в шею ушла. Время платить, а трактирщик, как всегда, отмахивается. Мол, шишка сама собой убралась. Арарн поначалу подмастерьев подсылал, а тут сам явился: «Плати!» Горн: «Не буду!» Нашел с кем связываться. Ну ведьмак и рассердился. Снова пошептал, и шишка еще пуще вздулась. Прямо как вторая башка вымахала! Да еще с глазами и пастью. А пасть огнем пышет и ругается такими погаными словами, что слушать невозможно. Горн с месяц из дома выйти не мог. Потом послал Арарну денег, да в два раза больше, чтобы тот заклятие снял…

Старик воздвигся у прилавка так прочно, что сразу было видно: пока своего не получит, с места не сойдет. А мальчик во все глаза уставился на огра, одиноко возвышавшегося за столом, из-под которого, словно пар от бурлящего котла, поднимался густой храп господина Гаса.

Трактир постепенно наполнялся народом. Ремесленники, зашедшие освежиться после долгого трудового дня, весело галдя, рассаживались за столиками. Сапожники, распрямляя спины, онемевшие от долгого сидения в скрюченной позе, вытягивали под столы босые ноги (по местному обычаю, мастера сапожного дела и их подмастерья имели право надевать обувь только в холодное время года). Портные щурились уставшими от слежения за стежками покрасневшими глазами, выглядывая среди посетителей знакомых и друзей. Торговцы с рынка, расположенного близ трактира: зеленщики, рыбники, мясники, молочники и другие, сдав выручку хозяевам лавок, охрипшими за день голосами делились друг с другом последними базарными новостями.

Пара гномов, одетых в пухлые куртки (вечно эти гномы даже и летом одеваются, как зимой, потому что привыкли мерзнуть в своих подземельях), полосатые штаны и запыленные дорожные сапоги, сваливали под стол тяжелые мешки. Гномы, наторговавшие за свои изделия продуктов и одежды, задержатся здесь ненадолго. Выпьют пару кружек, возьмут с собой мех-другой крепкого самогона (вино и сладкое пиво местные гномы презирают за низкую концентрацию алкоголя) и отвалят в свой Грандхур — подземное поселение, расположенное неподалеку от Мари.

Гномы важно кивали направо и налево массивными бородатыми головами, приветствуя знакомых, но уселись вместе, за один угловой столик, не мешаясь с людьми. Никто из горожан дурного слова никогда гномам не скажет, но все равно маленький народец держится особняком. Это все гнилая отрыжка той самой Великой Войны, на которой гномы сражались не на стороне людей. Не по своей, конечно, воле, но все-таки…

Прошло то время, когда подземные карлики гордо носили свои здоровенные топоры с двойными лезвиями. По окончании Великой Войны гномам строжайше запрещено иметь оружие, — а каково это выносить когда-то воинственному народу? Говорят, в своих пещерах они еще устраивают поединки и даже большие турниры, но это же не проверишь. А ведь их едва не истребили полностью после той Войны. Но вовремя спохватились: подземный народец обладал особой магией, позволявшей им ковать металл крепости, равной которой люди выковать никогда не могли. Магия Крови — так называют эту магию люди, потому что правильное название не выговорит человек, даже хорошо знающий гномьи наречия, — язык сломает. Мечи, топоры и боевые ножи, например, выкованные гномами, ни в какое сравнение не идут с оружием, изготовленным людьми. Правда, и стоят они столько, что позволить их себе могут только дворяне, да и то не все. Конечно, металлические изделия, не предназначенные для войны, гномы продают гораздо дешевле, так ведь и куют их без помощи своей магии. Магия Крови — только для оружия…

Служка, позевывая, зажигал масляные светильники на стенах, реагируя на призывы новых посетителей вялыми и невнимательными кивками: мол, подождите, пока закончу, разорались, нечего тут… Явился второй служка и принялся наконец разносить кружки по столикам. Этот оказался более расторопным — его жизненной энергии хватало не только на то, чтобы позевывать, переставляя ноги, но еще и почесываться.

В проемах окон одна за другой появлялись разгоряченные любопытством мальчишеские физиономии. Объектом их пристального изучения был, несомненно, огр, все так же в одиночестве сидевший за столиком. Двое пацанов — один низенький, толстый и круглощекий, второй костистый и смуглый — осмелились даже войти в помещение и стать у порога в позах, ясно показывающих: чуть только огр повернет в их сторону клыкастую морду, они сразу зададут стрекача. На поясах у этих двоих болтались такие же деревянные мечи, как и у мальчика, пришедшего с гончаром.

Серокожий гигант не обращал на малолетних соглядатаев никакого внимания. Он, откровенно говоря, ни на что не обращал внимания, лишь изредка вожделенно шевелил ноздрями, когда служка проносил мимо него кувшин или кружку с пивом. Мальчик, пришедший со стариком-гончаром, присоединился к парочке у порога. Сам старый Гур, ухватив трактирщика за ворот костистыми пальцами, втолковывал ему что-то, почти неслышное во все возрастающем гаме. И тут шум прорезал ясный, чистый и громкий струнный перебор. Это менестрель извлек из чехла свой инструмент, отодвинулся на лавке подальше от стола и, не дожидаясь, пока трактир стихнет окончательно, звонко прокричал: