дверь, захлопывает ее за собой – и вот она уже в его объятиях и расстегивает пуговицы его рубашки.

– Где ты задержался на этот раз? В штабе или Сент-Джеймсском дворце?

– И там и там, дорогая. Не забывай, что мы в состоянии войны.

– Я ни на мгновение об этом не забываю. Ты мог бы гораздо быстрее расправляться со своими делами, если бы оставил начальником секретариата Клинтона, а не ставил бы на его место Гордона.

– Почему бы тебе не руководить моей канцелярией?

– Я и так негласно занимаюсь этим последние шесть месяцев. Скажи своему портному, что он делает слишком маленькие петли – я сломала ноготь.

Даулер… Вильям Даулер… тот самый. Герцог тогда нашел ему место в комиссариате. Отдел снабжения, Восточный военный округ. Он даже помнил, когда это было – в июне или июле 1805 года.

– Билл Даулер – мой старинный друг, – сказала она. – Если он получит это назначение, он будет мне очень благодарен.

В тот момент герцог уже засыпал, – как всегда, последний стакан портвейна оказался для него роковым. Так же как и то, что ее голова лежала у него на плече.

– И как же он проявит свою благодарность?

– Он сделает все, что я ему скажу. Например, оплатит счет мясника, который ждет денег три месяца: из-за этого сегодня на обед тебе подавали рыбу.

Господи! Ее смех возник из прошлого, чтобы преследовать его. Даже здесь, на Арлингтон-стрит, где ничто не напоминает о ней. А ему-то казалось, что воспоминания уже давно похоронены под затянутыми паутиной и покрытыми толстым слоем пыли сводами дома на Глостер-Плейс.

В ходе расследования выяснилось, что Даулер заплатил ей тысячу фунтов за это назначение. Он к тому же был ее любовником в течение многих лет. Так ему сказали. Возможно, все это ложь. Какое теперь это может иметь значение? Разрушения, которые она произвела в его жизни, оказались недолговечными. Он пережил это, но так и не встретил женщину, которая в чем-то могла сравниться с ней. Только она обладала неким особым качеством, которое сделало те несколько лет, проведенные на Глостер-Плейс, столь памятными. Он обычно приходил в этот дом вечером, после нескончаемого дня в штабе, и она заставляла его забыть все заботы и трудности, с которыми была связана его должность главнокомандующего армией, в пятьдесят раз меньшей, чем армия противника. (Он получал одни оскорбления, его никогда не хвалили. Ему не так легко было работать с некомпетентными людьми, его попытки организовать оборону Англии были самой настоящей борьбой, в то время как противник только и ждал удобного момента, чтобы пересечь Канал и вторгнуться в страну.) Как только он оказывался в стенах этого дома, раздражение немедленно улетучивалось, и он расслаблялся.

Она чертовски вкусно его кормила. Знала, что он ненавидит торжественные обеды. Все должно быть просто. Чтобы после еды он мог растянуться возле огня, выпить стакан бренди и посмеяться ее шуткам! Он даже помнил запах той комнаты, тот небольшой беспорядок – ее эскизы на столе, арфа в углу, необычная кукла, которую она притащила с какого-то маскарада, – делавший ее особенно уютной.

Почему всему этому пришел конец? Может, их страсть была слишком сильна, чтобы продолжаться долго, или свою роль сыграло вмешательство этого надоедливого Эдама, ставшего причиной несчастья? А может, она испугалась угроз своего мужа, этого жалкого пропойцы? Он, должно быть, закончил свои дни в канаве. Он наверняка давно умер. Почти все уже покинули этот мир. Он и сам стоит на пороге могилы. Дернув за шнурок звонка, герцог вызвал своего личного слугу Батчелора.

– Что там за шум на улице?

– На Пиккадилли раскладывают солому, ваше королевское высочество, чтобы шум экипажей не беспокоил вас. Это приказание сэра Герберта Тейлора.

– Чепуха какая-то! Прикажите им прекратить это глупое занятие. Мне нравится уличный шум. Терпеть не могу тишины.

Позади особняка на Глостер-Плейс были казармы. Они часто из окна его гардеробной наблюдали за гвардейцами. Ее дом был наполнен жизнью, смехом, движением, шумом: она пела, когда укладывала волосы; звала детей, которые, топоча, сбегали к ней с верхнего этажа; отчитывала горничную, когда та неправильно выполняла ее указания. В том доме была жизнь, а этот – мертв.

Старый дурак этот Тейлор, надо же – приказать застелить Пиккадилли соломой… Муж, которого герцог Йоркский назвал жалким пропойцей, предпочитал тишину уличному шуму. Гораздо приятнее и мягче шлепаться задом на грелку, чем в канаву. Впрочем, он падал не так уж часто. Сазерленд, владелец дома, где он снимал квартиру, очень внимательно следил за ним и позаботился обо всем. Он держал виски под замком. Но у Джозефа Кларка был свой собственный запас, спрятанный под досками пола в спальне, и время от времени, когда он впадал в меланхолию – а зимы в Кейтнессе долгие, – он устраивал так называемые «праздники в свою честь». Захмелев, но будучи еще на первой стадии опьянения, он торжественно пил за здоровье его королевского высочества главнокомандующего.

– Не каждый, – громко произносил он, хотя его никто не слышал, – удостаивается чести обзавестись рогами стараниями принца крови.

Однако он недолго пребывал в таком настроении. Вслед за этим он обычно начинал жалеть себя. Сложись его судьба иначе, он мог бы достичь большего. Но его всю жизнь преследовали неудачи. Ему ни разу не представилась возможность проявить свои способности: всегда что-то мешало. Если бы кто-нибудь дал ему в руки молоток и резец и поставил бы его перед гранитной плитой высотой шесть футов или, вернее, шесть футов и три дюйма – именно таков был рост главнокомандующего, – он бы… он создал бы тот шедевр, о котором она так мечтала. Или разбил бы камень на мелкие кусочки и прикончил бы бутылку виски.

Как бы то ни было, в Кейтнессе было слишком много гранита. Все графство было заполнено гранитом. Потому-то его и послали туда.

– Ведь ты учился на каменотеса, так? Вот и занимайся этим.

Каменотес? Нет! Художник, скульптор, мечтатель. И все три ипостаси объединялись после бутылки виски.

И все же, представ перед палатой общин, она имела наглость заявить министру юстиции, что ее муж ничего для нее не значит. И целая толпа слышала это.

– Ваш муж жив?

– Я не знаю, жив он или умер. Он ничего для меня не значит.

– Чем он занимается?

– Ничем. Он никто. Самый обычный мужчина.

И все смеялись над ее словами. А потом ее ответ напечатали в газете. Он купил и прочитал. Они смеялись. «Самый обычный мужчина».

Третий стакан помог ему забыть нанесенное оскорбление. Он распахнул