Флориды, убивает мириады рыб, заставляя туристов бежать прочь от распространяющейся вони, а потом уходит, не будучи ни объясненным, ни понятым.

С той поры как человек обрел способность удивляться, он стал ломать голову над тем, как появились молодые угри в водоемах, вырытых среди пастбищ. Когда впоследствии ему объясняли, что угри пришли из моря, где их родители метали икру, для него это было так же непонятно, как и теория астрофизики. Когда пятнадцать лет назад Джон Смит обнаружил кистеперую рыбу, это живое допотопное существо стало для биолога таким же значительным и волнующим свидетельством прошлого, как ископаемый динозавр.

Кто в состоянии проследить пути миграций большой голубой макайры или китовой акулы? Или поведать что-нибудь о ластохвосте, или гигантском кальмаре, или о местах нереста миллионов некрасивых султанок, или рассказать, откуда появляются мерцающие косяки тарпонов?

А кто может сказать, кто такие ридлеи?

Восемнадцать лет прошло с того дня, как Иона Томпсон вытащил при мне ту первую ридлею, и было это в Санди-Ки, во Флоридской бухте. Очутился я там потому, что получил письмо от моего друга Стью Спрингера — одаренного натуралиста и знатока морских судов. В те дни он занимался промыслом акул в Исламорада, в северной части Флорида-Ки. В письме он сетовал на черепах, которых его рыбаки использовали как приманку при ловле акул. Эти черепахи, плоские и серые, с большой головой и широким, но коротким панцирем, были, по его словам, вредными черепахами. В противоположность послушным зеленым черепахам, соглашающимся неделю кряду лежать на палубе брюхом кверху, или философски настроенным логгерхедам, здешнюю породу никак нельзя отнести к спокойным, а скорее к опасным спутникам в плавании. Стью писал, что после того, как их перевалят на планшир, они начинают кусаться и драться и наносят удары ластами, покуда не обессилеют от ожесточения и отчаяния.

Жители здешних отмелей зовут их ридлеями. Стью сообщал, что не мог сыскать в книгах правильного наименования, по-видимому, из-за отсутствия достаточных о них сведений. И я тоже не смог.

Прочитав письмо, я решил, что Стью говорит о черепахе, которая впервые была описана лет шестьдесят тому назад и названа черепахой Кемпа — по имени Ричарда Кемпа из Ки-Уэста, пославшего экземпляр черепахи Самуэлю Гарману в Гарвардский музей сравнительной зоологии. О происхождении черепахи Кемпа практически ничего не известно. Кое-кто вообще не в состоянии отличить ее от логгерхерда, а многие даже сомневались в ее реальном существовании.

Некоторые герпетологи опубликовали отчеты или упомянули в своих трудах об остеологии ридлей, но подавляющее большинство специалистов по пресмыкающимся никогда не видели ридлей и считали, что черепаха Кемпа низший, если только не ложный вид, не заслуживающий того, чтобы проливать пот над его изучением.

Стью держался иного мнения, а я с глубоким уважением отношусь к его проницательности; поэтому я и решил отправиться в здешние края и посмотреть в натуре на эту вспыльчивую черепаху. И возможно, что причиной моей длительной привязанности к ридлеям являются воспоминания об этой незабываемой поездке к прибрежным мелям.

Моя жена отправилась со мной. В те годы мы были молоды, а здешнее взморье не было еще чьим-то недвижимым имуществом, как это стало теперь; тогда здесь можно было встретить всего лишь нескольких сунувших сюда нос чужаков. Большинство местных жителей были потомками багамцев и англичан, промышлявших здесь черепах сотню-другую лет назад.

В те дни вы могли ловить здесь любую рыбу, какую только хотели, и для этого вовсе не надо было фрахтовать специальную лодку. Рифы были почти нетронутыми, а груперы и бельдюги буквально хватали вас за рубашку. Даже луцианы держались очень просто. Плавая в каком-либо проливчике или около кораллового выступа, вы могли наловить столько желтохвосток, что улов покрыл бы дно вашей лодки, или наполнить ее пестрым грузом анизостремусов, королевских спинорогов, рокхиндов или испанских хогфишей. А если плохая погода гнала вас домой, то всегда можно было вдоволь наловить хэмулид, которые очень хороши с овсяной кашей. Да и хэмулиды здесь вдвое крупнее обычных, и на вкус они очень приятны.

Вам стоило только поболтать приманкой в проливе — и появлялась морская щука, всегда сопутствующая косякам тарпонов, идущих из Баия-Онда, или же полазить по известковым отмелям, чтобы обнаружить косые тени альбулей, мирно снующих в поисках корма. И если у вас имелась некоторая сноровка, один из них становился вашей добычей, и тогда жизнь казалась совсем другой.

В те годы отмели были прекрасны сами по себе, даже вне связи с таившимися в них загадками природы. Прибрежные дороги уже существовали, но здесь не ощущалось ни малейшего признака того, что когда-нибудь прибрежные острова сделаются пригородами Майами. Право, этого нельзя было заметить, но вместе с тем вы понимали, что это неминуемо произойдет.

Вы знали, что когда-нибудь эта прелестная бухта наполнится брюзжащими критиканами, что берега сделаются лежбищами для людей и свалкой оставленного ими мусора, а солнечные закаты испоганит свет неоновых ламп. Одним из первых исчезнет старый крокодил, живущий в норе слишком близко к шоссейной дороге, а рыбы повсюду станет мало, и она будет боязливой. Даже старые серебряно-седые стволы красного дерева уползут, словно змеи, в столярные мастерские, а из узорчатых, как рисунок на гемме, и завивающихся, как улитки, ветвей ямайского кизила будут делать шершавые гамаки.

He изменятся только очертания и расположение островов. Синие воды Гольфстрима будут всегда плескать у восточных берегов полукружием лежащего архипелага; сохранятся кажущиеся неправдоподобными сочетания красок в бухтах; останутся теплые, кружащиеся воронками известково-белые воды, смыкающиеся с каждой тенью переливами цветов — от бирюзового до темно-зеленого и молочно-нефритового. Тысячи крошечных островков, заросших по берегам мангровыми деревьями, останутся здесь вместе с огромными черными губками, и крупные морские окуни будут искать среди них убежища от рыболовов, восседающих на старом паромном причале. Кое-что останется…

В тот год Марджи и я приехали сюда, чтобы посмотреть на ридлей, о которых упоминал Стью. Отмели были такими чудесными и нетронутыми, что мы даже не обиделись на построенную здесь дорогу, по которой, кстати говоря, сами приехали. Никто на свете так не обижается на появление признаков человеческого прогресса, как натуралист, особенно если он молод. Я хорошо помню, как страстно мы тогда желали, чтобы отмели навсегда были отданы солнцу и ветру, хохлатым белым голубям, красноватым енотам и маленьким ланям, а также небольшому числу чуждых суете людей с такими же именами, как Лоу, Томпсон, Суитинг. И конечно, нам.

Помню, как Марджи спросила меня тогда, неужели я буду столь бессердечным, что откажу моему здешнему приятелю в