— Дарвет, не пора ли?

— Нет, я еще подожду.

— Жаль, было бы забавно поглазеть, как полыхает эта школа. Она бы мигом занялась, а пожарные лестницы у них такие узкие.

— Угу. Но я все равно намерен подождать.

— Думаешь, в будущем он сможет развернуться покруче?

— В том-то вся и штука.

— А ты не боишься, что он улизнет с твоего крючка?

— Только не он.

— Уолли, сынок, надо вставать.

— Я уже проснулся, мама.

Уолли сел на постели. Волосы у него торчали во все стороны. Он нащупал очки, без которых мать представляла собой бесформенное пятно.

— Послушай, мама, мне опять снился тот сон. Ну… это огненное существо, и другое, похожее на него. Они разговаривали между собой. Про школу и…

— Уолли, доктор запретил тебе говорить о таких снах. Вот когда он спросит, тогда и рассказывай. Помнишь, что он тебе объяснял? Когда ты о них говоришь, они застревают у тебя в мозгу. Ты их запоминаешь, думаешь про них, и потому они снятся тебе опять. Понимаешь, сынок?

— Понимаю. Но почему я не могу рассказать тебе?

— Да потому, что доктор не велел рассказывать про эти сны никому. Даже мне. Ты мне лучше расскажи, что у тебя вчера было в школе. Снова нелады с арифметикой?

Само собой, психиатр живо интересовался снами. В профессии психиатра, как вы знаете, сны играют важную роль. Однако Уолли нес какую-то бессмыслицу, где было не за что зацепиться. Уолли тут не виноват: просто он был еще слишком мал. Вам доводилось слышать, как семилетние дети пересказывают содержание фильма? То-то и оно.

О своих снах Уолли рассказывал психиатру примерно так:

— …Потом, значит, это большое желтое существо… начали они, в общем, но не очень. И тот большой… ну, повыше другого, который красный… он говорил про рыбалку и сказал, что лизать крючок ему не нравится. Потом…

Уолли чинно сидел на краешке стула, плотно сцепив руки, и через толстые стекла очков во все глаза пялился на психиатра. И забивал его ученые мозги своей околесицей.

— Мой юный друг, когда сегодня будешь ложиться спать, постарайся думать о чем-нибудь приятном. О том, что тебе очень нравится. Допустим…

— Про костер можно думать, доктор?

— Нет! Я хотел сказать, думай, как ты играешь в бейсбол или катаешься на коньках.

Родители Уолли внимательно следили за сыном. Мало того что от него были надежно спрятаны спички. Они решили убрать из дома все, что было связано с огнем. Родители заменили газовую плиту электрической, хотя она стоила кучу денег и прожгла изрядную дыру в их семейном бюджете. Но нет худа без добра. Чтобы не дразнить сына спичками, отец Уолли бросил курить и сэкономленными на табаке деньгами частично покрыл взносы за новую плиту.

Лечение Уолли шло успешно. Психиатр ставил это себе в заслугу, считая своим моральным гонораром и не забывая брать гонорары обычные. Во всяком случае, опасные внешние симптомы исчезли. Огонь по-прежнему завораживал Уолли, но какой мальчишка в его возрасте не бегает за пожарными машинами?

Уолли Смит вырос в ладного молодого человека, высокого и немного неуклюжего. Из него мог бы получиться неплохой баскетболист, если бы не близорукость. С такими глазами в баскетбол не поиграешь.

Он не курил, а попробовав один или два раза выпить, решил, что выпивка тоже не для него. Спиртное расшатывало тот самый щит с надписью «Дальше — ни шагу!» и открывало доступ на запретную тропинку его разума… В тот вечер он чуть не поджег фабрику, где работал экспедитором в отделе отправки грузов. Но не поджег.

— Ну теперь-то, Дарвет, пора?

— Нет еще.

— Повелитель, куда уж дальше? Его фабрика — деревянное обветшалое строение. Они там делают всякую мелочь. Из целлулоида. Дарвет, ты же видел, как горит целлулоид!

— Замечательно горит. Но…

— Думаешь, подвернется что-то более впечатляющее?

— Я не думаю. Я знаю.

На следующее утро голова Уолли Смита буквально раскалывалась с похмелья. Но это еще было не самое страшное. В кармане он обнаружил коробок спичек. Когда вчерашним вечером он садился за стол, спичек у него, естественно, не было. Уолли не помнил, когда и где он подобрал коробок.

Его бросило в дрожь от одной лишь мысли, что он подобрал коробок и положил себе в карман. Следом явилась другая, невыносимая мысль, от которой ему захотелось кричать: ведь он не просто так сунул коробок себе в карман. Он это сделал с какой-то целью. Уолли понимал, что балансирует над пропастью. Он смутно догадывался, зачем ему понадобился коробок, и эта догадка была страшнее всего.

В то утро Уолли дал себе зарок. Он решил, что никогда, ни при каких обстоятельствах больше не притронется к выпивке. Пока он трезв, он может быть уверен в себе. Пока сознательный разум управляет его поступками, он не будет пироманьяком. Не будет, черт побери! Ведь психиатр еще в детстве вылечил его от пиромании. Разве можно в этом сомневаться? Ни в коем случае.

Но все равно в его взгляде сохранялось что-то… пироманьячное. К счастью, за толстыми стеклами очков это не особо было видно. Правда, Дот, она временами замечала. Дот Вендлер, девушка, с которой он встречался.

Она не знала, что тем злополучным вечером в его жизни произошла и другая трагедия. Уолли уже собирался сделать Дот предложение, однако теперь…

Честно ли будет, раздумывал Уолли, если он попросит Дот стать его женой, когда он больше не уверен в себе? Он почти уже решил порвать с ней, чтобы не видеть ее и не мучиться. Шаг был решительным, и сделать его сразу Уолли не отважился. Он нашел для себя компромисс. Свидания с Дот продолжались, только о предложении он и думать забыл. Чем-то это напоминало поведение человека, решившего сесть на диету, но при каждом удобном случае глазевшего на витрины с деликатесами.

А потом наступило 7 декабря 1941 года. Через день после налета на Пирл-Харбор Уолли обошел три призывных пункта и везде получил категорический отказ.

Дот пыталась его утешить, хотя в душе была рада.

— Не вешай носа, Уолли, — говорила она. — Я уверена, скоро твоя фабрика начнет работать на оборону. Сейчас такие фабрики начинают переоборудовать. Ты принесешь немало пользы. Ведь нужно, чтобы кто-то делал оружие и эту… амуницию. Страна нуждается в работниках вроде тебя не меньше, чем в солдатах. И ты…

Она хотела сказать, что работа на оборонной фабрике наполнит его жизнь необходимым смыслом, и тогда он успокоится и женится на ней. Но об этом она, естественно, промолчала.

В начале января сорок