Сзади снова раздалась очередь такая же далекая, как и предыдущая, Петраков даже оглядываться на нее не стал, хотя можно было бы для острастки огрызнуться тремя-четырьмя выстрелами в ответ. Можно было бы, но… Патронов жалко, их у него с Леней Костиным осталось уже совсем немного.

Проворно скатились в седловину, пробежали по ней, четко впечатывая каблуки ботинок в пружинистую, будто дорогой ковер, пыль. Петраков попробовал было на бегу зацепиться пальцами раненой руки за каменный выступ, притормозиться – слишком уж он набрал на спуске скоростенку, так и кости растрясти можно, но пальцы, вцепившиеся было в камень, вяло соскользнули с него…

Самое опасное сейчас – подъем на противоположную сторону седловины, там они будут находиться у душманов словно на ладони. Если бы у Петракова были люди, он сработал бы по-другому – выставил засаду, которая задержала бы душков, сам спокойно пересек седловину, а потом с другой стороны, с закраины, прикрыл бы ребят, находившихся в засаде. Но сейчас на это не было ни людей, ни времени, ни сил, ни патронов.

С другой стороны, если поднапрячься, то можно взбежать на противоположный склон седловины раньше, чем тут появятся душманы… Под ноги капитану попал камень – сам вылез из бархатистой противной пыли, будто гнилой зуб, Петраков споткнулся о него и чуть не закувыркался, сделал длинный, вкось прыжок, оттолкнулся одной кроссовкой от валуна и устоял на ногах.

– Вперед! – привычно прохрипел он. – Быстрее!

Они успели достигнуть верхней точки седловины, оскользаясь в пыльной, стреляющей электрическим искорьем мякоти, взбежали на нее и едва успели нырнуть за камни, как с противоположной стороны раздалась автоматная очередь. Пули, впиваясь в пыльный бок седловины, рождали гулкий звук, бухали, будто в бочку. Костин высунул из-за камня автомат и дал ответную очередь.

На противоположной стороне седловины раздался крик, из-за камней вывалился бородатый мулла в халате и зеленой чалме, кулем покатился вниз, распластался на склоне, в пыли.

– Вперед! – привычно подогнал Костина Петраков, выкашлял изо рта черную твердую слюну, – осталось совсем немного.

Покрутив головой и выбив из глаз муть, электрические брызги, пыль, дымную порошу – что там еще может рождаться в глазах, когда человеку плохо? – Петраков согнулся и побежал вперед по ребровине хребта, будто по срезу городской крыши где-нибудь на Преображенке или в Замоскворечье. Справа в рыжую воздушную бездонь уползал мшистый бок горы, по крутому склону медленно катились струйки земли, рождающие в груди невольное беспокойство, слева в такую же бездонь уползал противоположный бок горы. Что там, на дне ущелий, по правую и левую стороны хребта, – не видно.

До площадки, на которую за ними должны были прибыть «вертушки», оставалось идти совсем немного. Мест, где могут приземлиться вертолеты, здесь раз-два и обчелся, пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать и, надо полагать, все они у душманов на примете, все пристреляны, на всех сидят свои «глаза и уши» – бородатые неразговорчивые наблюдатели. Вполне возможно, группе еще придется воевать, и что ждет ее впереди – никто не знает. Петраков пробовал прикинуть на ходу, как будет действовать, но все эти прикидки – от лукавого, ясно одно – действовать он будет по обстоятельствам.

– Вперед! – прохрипел Петраков заведено, помотал на бегу головой, будто лошадь.

Впереди, на остром срезе камней вдруг столбиком вскинулась змея, качнулась в одну сторону, потом в другую – она словно бы не хотела пропускать людей дальше.

– Вот сучка! – нехорошо изумился Петраков. – Вот душманка!

Змея снова сделала качок в одну сторону, потом в другую. На груди у нее раздулся полосатый капюшон-слюнявчик. Кобра. Вообще-то кобры – благородные змеи, не то, что подленькие, помоечной плебейской закваски гюрзы; гюрза нападает исподтишка, внезапно, характер у нее – предательский, душманский – сегодня нашим, завтра вашим, а вот кобра – это совсем другой организм. Кобра никогда не нападает без предупреждения.

Кобра вновь метнулась в одну сторону, потом в другую, зашипела грозно.

– Уйди! – прохрипел ей Петраков просяще. – Не мешай нам!

Реакции никакой, словно кобра не понимала, о чем ее просит человек, а ведь она понимала, все хорошо понимала, – опять сделала резкий качок в сторону и в следующий миг напружинилась, готовясь к броску.

– Душманка! – Петракову не хотелось стрелять в эту красивую изящную змею, обладавшую отменной реакцией, – иногда кобра оказывалась быстрее пули, опережала выстрел. – Уйди!

Змея уйти не захотела, да и не успела – Леня Костин дал из-за спины Петракова короткую очередь, змея, складываясь, резко нырнула вниз и заскользила по пыльному крутому склону. На дно ущелья она не успеет шлепнуться – по дороге перехватит какой-нибудь хищный горный зверек, либо орел. Голодных душ в горах всегда бывает с избытком.

В ответ на Ленину очередь сзади также раздалась очередь – пули преследователей басовито вспороли воздух в стороне от спецназовцев.

До площадки оставалось совсем немного – менее трех километров.

– Вперед, Леня! – привычно скомандовал Петраков, захлебнулся горячим варевом – воздух попал ему в грудь, сделалось больно, Петраков, согнувшись на бегу, выбил из себя твердый комок, попробовал пошевелить перебитой рукой – рука не подчинилась ему. Хорошо хоть, что не обожгла болью.

Он перепрыгнул через длинную каменную плиту, на которой нежилось несколько крупных коричневых ящериц, взбил столб пыли и понесся дальше.

Хотелось пить. Во рту все горело. Пыль покрыла лицо, руки, одежду, она прилипла к зубам, к небу, на языке вообще лежала толстым слоем, будто была намазана, как вазелин. Слюна была коричневой, неприятно тягучей. Сзади снова раздалась автоматная очередь, следом – громкий гогот: душманы, осмелев, быстрой гибкой цепью понеслись за спецназовцами по излому хребта – только рыжая пыль взвилась в воздух столбом, накрыла азартный и злобный косяк преследователей.

– Халаты… – Костин выбил изо рта коричневый взболток, – халаты нас вновь настигают, командир!

– Посмотри, сколько времени… У меня рука не поднимается, часов не видно.

Время «че» еще не наступило, к вертолетчикам они успевали. Костин повалился за камень, выдернул из лифчика запасной рожок, положил его рядом с собою.

– Ты уходи, командир, – прокричал он Петракову, – уходи! Через десять минут я тебя догоню.

Легко сказать – уходи! А если Костина подстрелят – причем, подстрелят так, что он потеряет сознание и, беспомощного, беспамятного возьмут в плен? Сам Петраков, например, не боялся умереть, боялся раненым потерять сознание. Хотя самих ран, физической боли, пробитых пулями мышц тоже не боялся: сегодняшнее ранение у него пятнадцатое по счету. И орденов он имеет соответственно своим заслугам: два – Красного Знамени, один – Красной Звезды, еще есть ордена…

Он побежал вперед. Каждый шаг, каждый удар ноги о камень отзывался ударом в висках, там словно бы железом молотили о железо, удары оглушали его, в шее, в жилах, в ключицах сидела