– Эй, брат Ворон, клюв закрой! – хмыкнул Нивирт. – Неужто ты её ещё не видел? Ты же ни одной красотки не пропускаешь мимо, а такую проглядел!

– Проглядел… – озадаченно согласился Эл.

– Ну и верно сделал, – неожиданно заявил Нивирт. – Не про нашу честь…

– Из благородных, что ли? – нахмурился Ворон – белокурая круглолицая красавица с высокой пышной грудью и статной фигурой хоть и одета была роскошно, с иголочки, на дворянку никак не походила.

– Купчиха. Аллондой звать.

– Да ну-у-у! – протянул Ворон. – Стало быть, та самая Аллонда… Я слыхал, что она своей лавкой одна заправляет, сама, да так, что любого мужика за пояс уткнёт. Думал, там этакая гром-баба! А она-то, глянь, какая краля! Я б её…

– И не ты один! – заржал Нивирт. – Многие облизываются. Да только гонору уж больно в ней много! Сколько красоты, столько и дури!

От белокурой прелестницы не укрылось пристальное внимание парней, она покосилась на них надменно и шепнула что-то своей спутнице, после чего обе захохотали весело и явно напоказ.

– Ишь, зубы скалят, дуры! – обиделся Нивирт. – Мне рассказывали, лавка ей от папаши досталась. Как единственной дочери. Старик был скряга и богатей, и всё что имел, только на неё и тратил. Избаловал заразу. А уж теперь её приструнить и вовсе некому – знает цену себе: денег у этой Аллонды поболе, чем у нас в общаке, сиськи вон какие, мужики аж оборачиваются вслед. К роскоши привыкла. На таких, как мы, она и не смотрит!

Нивирт злился, и, зная его насквозь, Эл сейчас очень хорошо понимал причину – они привыкли считать себя хозяевами этого города, и невозможность получить то, что очень хочется – дико раздражала.

– Может, ждёт, когда её король под венец позовёт… – насмешливо хмыкнул приятель Ворона, глядя, как Аллонда исчезает за углом.

– Перебьётся Его Величество! – холодно процедил Ворон. – Нашим всем передай, хоть кого-то рядом с ней увижу – кишки выпущу.

– Ворон, ты чего? Сбрендил? – Нивирт оглянулся на него ошеломлённо. – На хрена она тебе сдалась?

– Я всё сказал.

***

В «Золотой кубок» вечером того дня он уже не пошёл, и на завтра тоже…

А пошёл он к лавке той самой Аллонды. Белокурая купчиха жила в роскошном особняке в самом центре города, на первом этаже которого она собственноручно продавала всякую всячину.

Он сидел напротив, в приятной тени навеса, смотрел на входящих и выходящих покупателей (а таковых было немало), ждал, когда она появится. Некоторых (видимо, особо почётных) Аллонда выходила провожать на крыльцо. И он смотрел, как она лучезарно улыбалась им и махала на прощание ухоженной белой ручкой, а потом снова исчезала внутри.

Тогда он переводил взгляд на застеклённые окна второго этажа и начинал представлять себе, как выглядит её спальня, её кровать… Интересно, спит она нагишом или в ночной сорочке?

Пару раз ему чудилось, когда красотка показывалась с очередным покупателем на крыльце, что она бросала взгляд в его сторону и, кажется, даже заметила и узнала, слегка удивлённо приподняла красивые тонкие брови.

Чушь, ясно-понятно! С чего бы ей запоминать какого-то парнишку с рынка, который на неё пялился утром. Ей вслед столько взглядов летит – только отмахивайся.

Когда надоело сидеть просто так, и в животе заурчало с голодухи, Эл перебрался в ближайший открытый трактир, откуда был превосходный вид на лавку Аллонды, и просидел там до глубокой ночи, пока все окна в её доме не потемнели.

А едва рассвело, уже снова был на своём месте. Рано утром красотка отправлялась по своему обыкновению на рынок, и он шёл незримой тенью следом, любуясь издали, но не решаясь приблизиться. Себя он убедил, что просто охраняет её так – вдруг кто-то посмеет обидеть одинокую девицу.

У прилавка со сладостями она задержалась надолго: выбирала, пробовала, кокетливо смеялась, чуточку заигрывая с усатым продавцом.

Эл делал вид, что выбирает конскую упряжь неподалёку, а сам всё косился на проклятого торговца сладостями и красавицу Аллонду.

В какой-то краткий миг их взгляды встретились. Она смотрела дерзко, насмешливо, будто ждала, что он смутится и отведёт взгляд, потом выудила из кипы вкусностей засахаренную вишенку и отправила в рот медленно, смачно, обольстительно.

Вот тут уж Эливерт не выдержал и поспешно убрался прочь.

Чтобы через час вернуться обратно к лавке Аллонды.

Весь день он провёл также как и накануне. Кровь кипела от бессильной злости на самого себя – он чувствовал себя старым псом, которого хозяин вышвырнул из дома.

Вечером его нашёл Нивирт, обозвал дураком и почти силком уволок в «Эсендарские сады».

***

Бордели Ворон не любил. Даже такие роскошные. У него никогда не возникало сложностей с тем, чтобы найти себе девчонку на ночь. В любом трактире всегда можно было приглядеть симпатичную прислугу, сказать пару красивых слов, улыбнуться, поболтать за жизнь, и вот она уже сама тянет к тебе руки. Так и зачем покупать себе девку?

Нет, денег он на женщин не жалел. Не забывал и угостить, и щедро отблагодарить. Но это было по доброй воле.

Платить шлюхам – это совсем другое. В этом было что-то унизительное и мерзкое и для него самого, и для этих несчастных девчушек из подобных заведений. Словно его, кроме как за деньги, и любить не за что, словно они, кроме как за деньги, и любить не умеют…

Бордели вызывали в душе тёмные воспоминания о безрадостных днях его собственного рабства. Взгляд тамошних девочек был таким же пустым и равнодушным, как взгляд мальчишек, с которыми он делил грязный угол в кузнице хозяина. Глаза рабов – глаза, в которых навсегда угас свет надежды. Он их жалел и презирал одновременно. Жалел, понимая, что у них не хватает сил что-то изменить. Презирал за то, что они смирились.

Он не смирился тогда. Он не умел смиряться. Да, он пролил кровь. Первую кровь в своей жизни. Но он получил свободу.

Никогда и никто больше не заставит его терпеть унижения!

Смешно… Если вспомнить, как он провёл последние два дня – смешно до колик.

Словом, Нивирт справедливо постановил, что если Ворон не хочет сбрендить окончательно, ему просто необходимо пойти в «Сады» и устроить себе весёлую ночку. Тамошние красотки мигом выбьют из атамана всю эту опасную любовную хрень, и снова он заживёт спокойно и легко, как и положено молодому безбашенному атаману