Вирджиния подняла с пола свое блюдце и чашку и стала рассматривать розочки, которыми они расписаны.

— Он женат, — произнесла она.

— Ты говоришь так, будто знаешь наверняка.

— Разве я неправа?

— Неправа. Он не женат. Бог знает, почему. Мне он всегда казался привлекательным: вечно загорелый, этакий любовник леди Чаттерлей. Наверняка в Лэнион перебывало немало томящихся по нему барышень, однако ни одной не удалось завоевать его сердце. Видимо, ему и так хорошо.

Жена Юстаса, порожденная ее воображением, так же быстро растаяла — видение, унесенное холодным дуновением реальности. Вместо этого Вирджиния представила себе кухню Пенфолды, неприбранную и безрадостную, с остатками ужина, брошенными на столе, тарелками в раковине и пепельницей, полной окурков.

— Кто же заботится о нем?

— Понятия не имею. Его мать умерла несколько лет назад, и мне кажется… Впрочем, я не знаю. Может быть, хорошенькая служанка или любовница, которая не против взять на себя домашнее хозяйство. Я действительно не знаю.

И не желаю знать — говорил ее тон. Она закончила пришивать шелковую тесьму, закрепила шов несколькими плотными стежками и, слегка потянув, оборвала нить.

— Ну вот, готово! Божественный цвет, не правда ли? Но для шитья сейчас слишком уж жарко. — Она отложила чехол в сторону. — Дорогая, думаю, мне пора пойти и посмотреть, что у нас сегодня на ужин. Что ты скажешь насчет вкуснейшего свежего лобстера?

— Скажу, что он будет очень кстати.

Элис поднялась во весь свой немалый рост, как башня возвышаясь над Вирджинией.

— Ты видела свои письма?

— Да, они здесь.

Элис наклонилась, чтобы взять чайный поднос.

— Я тебя покину, — сказала она, — чтобы ты их спокойно прочла.

Оставив самое приятное напоследок, Вирджиния первым открыла письмо от свекрови. Конверт был голубым, с тонкой темно-синей подкладкой. Почтовая бумага плотная, тисненый адрес черными буквами вверху листа.

32 Велтон-гарденз, Южный Уэльс, 8

Моя дорогая Вирджиния,

надеюсь, ты наслаждаешься этой удивительной погодой: тепло, выше тридцати градусов. Думаю, ты плаваешь в бассейне Элис, ведь это так удобно, когда не нужно всякий раз ездить на пляж, чтобы искупаться. Дети прекрасно себя чувствуют и шлют тебе привет. Няня каждый день водит их в парк, они берут с собой чай и пьют его там. Сегодня утром я водила Кару в «Хэрродз»[2]и купила ей несколько платьев, так как она быстро растет и старые становятся ей малы. Одно платье голубое, с аппликацией из цветов, а второе розовое, с пелеринкой. Мне кажется, ты их одобришь. Завтра они идут на чай к Мэннинг-Престонам. Няне не терпится поболтать с их няней, а Сьюзан по возрасту очень подходит Каре. Будет прекрасно, если они подружатся. Передай Элис привет и дай мне знать, когда соберешься возвращаться в Лондон, однако мы прекрасно справляемся и не хотим, чтобы ты прерывала свой небольшой отпуск по каким бы то ни было причинам. Ты его заслужила.

С наилучшими пожеланиями,

Дороти Кейли

Она перечитала письмо дважды, раздираемая противоречивыми чувствами. Каждое предложение, выведенное изящным почерком, тщательно продуманное, таило для нее скрытый смысл. Она видела своих детей в парке, на выжженной лондонской траве, пожелтевшей от жары, вытоптанной и пожухлой, загаженной собаками. Видела добела раскаленное утреннее небо над крышами и маленькую девочку, затянутую в платья, которые ей не нравятся и которые она не хочет покупать, но она слишком хорошо воспитана, чтобы протестовать. Видела дом Мэннинг-Престонов, высокий, окруженный террасой, с вымощенным плиткой садиком на заднем дворе, где миссис Мэннинг-Престон устраивает свои знаменитые вечеринки с коктейлями и куда Кару и Сьюзан отправляют поиграть, пока няни заняты разговорами об узорах для вязания и о несносном характере подопечной няни Бриггс. И еще она видела, как Кара стоит молча, скованная застенчивостью, а Сьюзан Мэннинг-Престон дразнит ее за то, что Кара носит очки, и называет тупицей.

И потом, что значит «мы прекрасно справляемся»? Формулировка показалась Вирджинии слишком уж расплывчатой. Кто «мы»? Няня и бабушка? Или сюда входят и дети, дети Вирджинии? Разрешают ли Каре спать с ее стареньким игрушечным медведем, ведь няня утверждает, что это «негигиенично»? Не забывают ли оставлять в коридоре свет, чтобы Николас смог дойти до ванной среди ночи? Хотя бы иногда дают детям свободу, позволяют играть самим по себе, растрепанным и грязным, в дальнем уголке сада, подбирать орехи и листья и наделять их чудесными свойствами, которые подскажет им воображение, бурно кипящее в их маленьких, умных беспокойных головках?

Вирджиния почувствовала, как у нее задрожали руки. Глупо было доводить себя до такого состояния. Няня присматривала за детьми с самого их рождения, она знала обо всех их страхах, и никто не мог справиться с внезапными вспышками Николаса лучше, чем она.

(Однако почему у него до сих пор бывают эти вспышки? Ему шесть, не пора ли их перерасти? Какие скрытые мотивы вызывают их снова и снова?)

Няня очень добра с Карой. Она шьет одежду для кукол, вяжет свитера и шарфы для мишек из остатков шерсти. Она разрешает Каре катать кукольную колясочку по парку мимо мемориала принца Альберта. (Но читает ли она Каре книги, которые та любит? «Воришек», «Детей железной дороги» и «Таинственный сад» — от первого до последнего слова.) Любит ли она детей или ей просто нравится ими командовать?

То были привычные вопросы, которые в последнее время все чаще возникали в голове у Вирджинии, — без ответа. Сознавая их неотложность, она все равно боялась о них думать, старалась не замечать собственную тревогу, придумывала для себя множество оправданий. Я не могу думать об этом сейчас, я слишком устала. Возможно, через несколько лет, когда Николас поступит в подготовительный класс школы, возможно, тогда я скажу свекрови, что больше не нуждаюсь в услугах няни; я скажу няне, что ей пора уходить, пора найти другого ребенка и заботиться о нем. Но прямо сейчас я слишком нервничаю, детям не будет хорошо со мной, им лучше с няней, в конце концов, она работает с детьми уже сорок лет.

Подобно опробованному успокоительному эти привычные оправдания утишали, притупляли взбудораженный разум Вирджинии. Она вложила письмо на синей бумаге в дорогой конверт и с облегчением взяла в руки второе. Однако облегчение было недолгим. Кара писала на той же почтовой бумаге, что и ее бабушка, но почерк дочери отнюдь не был изящным, а содержание — продуманным. Письмо изобиловало кляксами, строки шли криво и падали вниз, как будто слова безнадежно скатывались под гору.

Дарагая мама,

Надеюсь что ты хорошо проводиш время. Надеюсь что пагода хорошая. В Лондоне жарко. Мне надо идти пить чай с Сьюзан Мэнинг-Престон. Я не знаю ва что мы будим играть. Прошлай ночью Николас кричал и бабушка дала ему таблетку. Он был весь красный. У моей куклы оторвался глаз и я не могу его найти. Пожалуста напеши мне поскорее и скажи когда мы вернемся назад в Кирктон.