Я познакомился с Чандрой, когда ему было 83 года. Это произошло на конференции в Чикагской академии наук, где он должен был прочитать программную лекцию. Появление знаменитого индийца сопровождалось гулом возбужденных голосов. Нобелевский лауреат, один из наиболее значительных ученых эпохи приехал, чтобы сделать доклад о специфике научного творчества. Несмотря на хрупкую фигуру и небольшой рост — не более 165 сантиметров, — Чандра выглядел поистине величественно. Элегантно одетый, он держался с огромным достоинством, хотя и немного сутулился. Его редкие седые волосы были тщательно зачесаны назад. По-прежнему красивое темное лицо с выпуклым лбом, проницательными глазами и крепко сжатым ртом выражало железную решимость. Во время лекции он иногда поднимал глаза от своих записей, чтобы с явным восхищением рассказать о великих ученых прошлого, с которыми встречался на протяжении своей долгой жизни. Публика была очарована. Впоследствии я смог обменяться с ним несколькими словами и пожать ему руку. Я был глубоко взволнован, ведь этот человек изменил наше представление о звездах! Он был источником вдохновения в течение всей моей жизни. Чандра говорил про свою книгу о его кумире Исааке Ньютоне и о недавних захватывающих открытиях, сделанных при исследовании черных дыр. И тут я легкомысленно вспомнил эпизод с Эддингтоном. Его лицо сразу же помрачнело, однако он попрощался со мной весьма любезно, и мы договорились как-нибудь еще раз побеседовать.

По словам коллег, Чандра быстро забыл о ссоре с Эддингтоном, и они оставались друзьями. Но даже при беглом взгляде на научные статьи Эддингтона и переписку между ним и Чандрой возникает иное мнение. Чандра часто проявляет раздражение и возмущение, когда Эддингтон упорно цепляется за свои представления о Вселенной, осмеивая открытие Чандры как «звездную буффонаду». В течение всей своей жизни Чандра никогда не упускал случая рассказать о событиях того ужасного дня в Королевском астрономическом обществе, повторяя, что он был прав, а Эддингтон — нет. Но Эддингтон этого не признавал, а Чандра всегда явно сдерживался, говоря об Эддингтоне. После памятной встречи в 1993 году трагическая и сложная судьба Чандры оставалась для меня загадкой.

Пару лет назад я решил разгадать ее. К сожалению, Чандра к этому времени уже умер, однако мне посчастливилось встретиться с его вдовой Лалитой, которая была верной и преданной женой Чандры в течение пятидесяти лет. Также я взял интервью у целого ряда коллег Чандры и беседовал с его бывшими учениками. В Бангалоре я встретил кузена Чандры, выдающегося астрофизика Венкатрамана Радхакришнана, а также Чандрасекара Рамана, первого индийского нобелевского лауреата. Из их воспоминаний, писем и документов, которые Чандра, а позднее и Лалита отдали на хранение в библиотеку имени Регенстайна Чикагского университета, постепенно возник образ реального Чандры.

Чтобы по-настоящему понять Чандру, надо испытать тропическую жару и пыль южноиндийского Мадраса (теперь Ченнай), где он родился и жил до девятнадцати лет и где закончил колледж. Когда я собирал материал об этом периоде жизни Чандры, я медленно прогуливался по раскаленным пескам Марина, длинного пляжа на берегу моря. В этих же местах Чандра много лет назад вечерами катался на велосипеде, глядя на яркие звезды. В письме к брату Балакришнану он вспоминает, как иногда приходил на берег, бросался на песок и молил Бога, чтобы Он помог ему стать новым Эйнштейном. Мечтая получить докторскую степень в кембриджском Тринити-колледже, Чандра уехал в страну совершенно иной культуры, в мир неистовой и яростной конкуренции, резко отличающийся от уютной и довольно сонной атмосферы Мадраса. Именно во время этого путешествия Чандра сделал свое великое открытие.

Эта книга начинается с описания конфронтации Чандры с Эддингтоном 11 января 1935 года. Затем описаны юные годы Чандры в Индии — единственной стране, где он чувствовал себя как дома, а также то революционное открытие, которое он сделал по пути в Англию, где окунулся в захватывающую атмосферу европейской науки 1930-х годов. Здесь за обедом в Тринити-колледже академики обсуждали не сплетни или чужие карьеры, а вели горячие научные дискуссии. Это было время, когда Эддингтон и его коллеги Джеймс Джинс и Эдвард Артур Милн заложили основы астрофизики. Удивительно, что теоретические модели поведения звезд были созданы с помощью чрезвычайно сложных математических расчетов, а не в результате астрономических наблюдений.

В Институте Нильса Бора в Копенгагене о науке спорили еще яростнее, здесь рождались принцип неопределенности Гейзенберга, квантовая механика и ядерная физика. И это собрание ученых больше всего боялось услышать от Нильса Бора: «Очень интересно». На самом деле эта фраза означала: «Совершенно неинтересно».

С тех пор многие загадки были разгаданы, многие проблемы решены, а работы Чандры лежали невостребованными три десятилетия, и, только когда начались работы по созданию водородной бомбы, снова вспыхнул интерес к черным дырам. Работы Чандры, жившего тогда в США, были оценены по заслугам. К концу жизни он наконец-то получил Нобелевскую премию за свои открытия, но заплатил за это высокую цену: полвека о нем почти никто не знал.

Эта книга — биография идеи, а не человека. Однако наука создается людьми с их надеждами, мечтами, высокими порывами. Только вот человеческие качества этих гениальных людей порой не соответствуют уровню их интеллекта…

Это произошло на заседании Королевского астрономического общества в Берлингтон-Хаусе в пятницу 11 января. Всего лишь 45 минут коренным образом изменили судьбы двух людей и задержали развитие астрофизики на тридцать лет. Сотня известных ученых, выходя из зала, возбужденно обсуждали происшедшее, но вряд ли кто-то тогда понимал до конца, что же именно произошло. Итак, в 18.15 застенчивый 24-летний астрофизик из Кембриджа Субрахманьян Чандрасекар поднялся с места и доложил о своем открытии, которое никто не замечал в течение почти пяти лет.

Все, о чем говорил Чандра, шло вразрез с традиционными представлениями астрофизики. Он прекрасно понимал, что это может вызвать неодобрение, резкую критику и даже категорические возражения. Как ученый он отчаянно рисковал, но не волновался. Несмотря на молодость, Чандра был уже зрелым исследователем. Первые свои лекции Чандра прочитал в 18 лет в Президентском колледже в Мадрасе, где он регулярно выступал на коллоквиумах в присутствии известных ученых. И в Индии его считали гением, а в Берлингтон-Хаусе он получил для доклада тридцать минут (большинству обычно давали четверть часа).

Трудно было найти двух более непохожих друг на друга людей, чем Эддингтон и Чандра. Чандра — невысокий, безукоризненно одетый молодой индиец — был ангельски красив и так смугл, что выглядел темнокожим. Отбрасывая со лба свои блестящие волосы, Чандра держался с аристократизмом брамина. Поведение Чандры, излучавшего юношескую чистоту и скромность, контрастировало с высокомерием Эддингтона.

Эддингтон — тогда ему было пятьдесят два года — был профессором астрономии и экспериментальной философии; он получил практически все научные награды. Высокий, прямой как палка, с тонкогубым и бледным лицом и с совершенно симметрично расположенным пенсне, Эддингтон в своем помятом костюме-тройке, с карманными часами в нагрудном кармане и с нарочито изысканной небрежностью, имел вид типичного оксфордско-кембриджского профессора. Он держался как классический британец в период расцвета империи. Кроме того, Эддингтон был известен своим беспощадным и острым языком. Многие приходили просто посмотреть на его выступления, и он никогда никого не разочаровывал.