Максим Сушицкий, например, жил на стипендию 32 рубля (обед в столовой стоил 1 рубль 5 копеек), страстно мечтал стать знаменитым, чтобы иметь большие деньги и раздать их нам, студентам группы, и, конечно, насытиться самому. Он стал «величайшей знаменитостью», открыв способ из атомов, оставшихся от умерших когда-то Пушкина, Ломоносова, Менделеева, собрать вновь живых гениев. А случилось это так.

В воскресенье мы были на вечере художественной самодеятельности и танцах. Наш однокурсник Саша Осадчий играл на своей, как он утверждал, «скрипке Страдивари», Петя Ковалев сыграл сцены из «Гамлета» и «Скупого рыцаря», Лида Гольдфарб спела несколько песенок из кинофильмов под аккомпанемент на пианино все того же Осадчего. Затем в вестибюле актового зала начались танцы.

Вернулись в общежитие по Халтуринскому переулку на «Нахаловке» мы поздно и удивились: Сушицкий, остававшийся дома, когда мы уходили на вечер самодеятельности, несмотря на позднее время, сидел при ярком свете за столом перед открытой таблицей Менделеева и что-то записывал. Ввалились мы шумно, но он не обратил на нас особого внимания. Тогда Ваня Полонский спросил:

— Максим, ты почему не спишь?

— Э, братцы, мне не до сна, — отвечал он. — Я знаете какое изобретение сделал?! Мы с вами скоро станем богатыми!

— О, смотрите какой изобретатель!

— Что мне с тобой говорить! Послушайте, ребята! — И он стал излагать свою «теорию» с привлечением таблицы Менделеева, как он из атомов вновь вернет миру гениальных людей прошлого. Полонский было ввязался в спор, но я сказал:

— Время позднее, спать!

И, не успев коснуться головой подушки, я уже спал. В 7 часов утра я всегда мгновенно просыпался, как будто кто-то толкал меня в бок. На этот раз, проснувшись, я увидел Максима, сидящего за столом при всех включенных лампочках. Он что-то бормотал, тетрадка перед ним вся была исписана.

— Максим, ты чего? — И я потушил свет.

— Это я пишу доклад товарищу Сталину. Сегодня директор техникума на своей легковушке повезет меня в Москву, и я все доложу Иосифу Виссарионовичу.

Мы быстро одевались. Надо было прибрать постель, собраться, на ходу закусить и за 20 минут добраться пешком до техникума. Поэтому мы в спешке не очень-то слушали рассказ Максима. Утреннее солнце осветило облака и плывущий в небе самолет. Максим, возбужденный нашим невниманием, громко и настойчиво позвал к окну.

— Смотрите, — сказал он, — видите тень за самолетом? Это летят молекулы умерших. Среди них есть молекулы и Пушкина. Я нашел способ их собрать и из них воссоздать живого Пушкина. Вы представляете, что это такое?! Ведь это гениальное открытие! Я воссоздам и верну к жизни всех знаменитых людей мира. Капиталисты озолотят меня за оживление Джорджа Вашингтона, Джека Лондона, Джеймса Фенимора Купера — всех, кого я захочу. Передо мной склонятся все правители мира, короли. Все деньги, золото я разделю поровну между нами, друзьями, и мы заживем безбедно! Это открытие я сделал на основе таблицы Менделеева. В знак благодарности я оживлю его первого.

Мы стояли пораженные. Только теперь мы поняли, что это не шутка. Максим говорил вдохновенно, на его худом бледном лице сверкали глаза, он не мог стоять спокойно на месте, ходил у стола, натыкаясь на стулья. Стало ясно, что произошло с Максимом, но мы не знали, что делать. Мы начали уговаривать Максима собираться в техникум — времени было в обрез. Однако он сказал нам, чтобы за ним приехал на легковой машине «эмке» сам директор. Пришлось убеждать, что директор ничего еще не знает, ему надо рассказать все это не нам, а ему самому лично.

Все-таки Максим пошел с нами, захватив домашнюю работу по черчению. На урок черчения мы опоздали. Наш классный руководитель, неудавшийся художник Королев, по-бурсацки отчитав нас, начал проверять работы.

— Сушицкий, где ваша работа?

Максим сидел и тушью от руки обводил линии чертежа до толщины пальца. Он молча поднялся и отдал чертеж преподавателю. У того брови полезли на лоб.

— Ты чего, Сушицкий? С ума спятил?

Максим взорвался, начал грубить, говорить, что он плюет на эти чертежи, что он пойдет к директору…

— Сушицкий, ты хам в натуре! — напустился на него побагровевший преподаватель. Но Ваня Полонский и другие украдкой крутили пальцем у виска, показывая, что Максим не в себе. А тот уже бушевал. Полонский и Коля Курман соскочили со своих мест, подошли к нему и, подхватив под руки, стали уговаривать пойти к директору. Он согласился — ему надо было ехать на «эмке» к Сталину.

По рассказу ребят, в кабинете директора Сушицкий начал требовать машину, чтобы ехать в Москву, ругал преподавателя черчения, что тот его обидел. Его! Да вы знаете, кто он такой?! За спиной Максима ребята выразительно показывали, что он не в себе. Директор сказал:

— Я дам машину. Но вы должны показаться врачу, чтобы доказать, что вы нормальны.

— Вы что, тоже не верите? — вскричал Максим. Но ребята уже подхватили его под руки и стали уговаривать пойти к врачу, там одновременно полечат ему и уши (до этого он ходил в поликлинику на лечение ушей). Ход с ушами удался, и Максим пошел. По пути он размахивал руками, беспрестанно говорил, толкал прохожих. Подошли к поликлинике, где Максим лечил уши, и он повернул в ворота. Ребята взяли его под руки и сказали, что надо в другую дверь.

— Вы хотите сдать меня в сумасшедший дом! Вы тоже не верите, а еще друзья!

— Да нет же, Максим, мы верим, но директору нужно доказать, что ты не болен. Пойдем, там проверят и дадут справку.

Подхватив под руки, его насильно повели в психиатрическую больницу. Он вырывался, лягнул проходящую девушку. Когда подошли к крылечку поликлиники, выбежали два дюжих дяди в халатах. Максим бился в их руках. Его бросили в одиночную камеру с мягкой обивкой стен, и он начал там буйствовать. Полонский и Курман дали сведения о Максиме.

На следующий день мы собрали немного денег, купили фруктов, конфет, но нас к нему не пустили и передачу не приняли. Только на пятый день к нам в вестибюль санитар вывел Максима. Он был весь в синяках, бледный, худой и слабый. Говорил с нами вполне разумно, логично. А через 10 дней он сам пришел к нам в техникум проститься — он ехал домой, ему дали отсрочку в учебе. Его сопровождал старший брат, который учился в пожарном техникуме. В пожарном техникуме хорошо кормили, одевали, учиться было легче. Брат сказал нам, что через год он устроит Максима в пожарный. Больше мы Сушицкого не видели.

Виталий Запорожец, не выдержав голодной жизни, на станции Ростов-главная вновь залез к кому-то в карман. Наверное, его били, так как он слег, его отправили в больницу, у него разлилась желчь, и он умер.

Вот в таких условиях и формировались наши взаимоотношения, так что дефекты в воспитании не были случайными, разговор между собой не блистал у нас изысканностью. Чтобы как-то смягчить бурсачество, к нам перевели из другой группы Лиду Гольдфарб. Она была старше нас — ей было 25 лет, — и это стало сдерживающим фактором наших вольностей…