Чутьем опытного психолога Мао в первую же секунду понял: все идет как-то не так. Вежливые улыбки Молотова, холодная учтивость генералов и скомканная церемония встречи свидетельствовали, что в сталинском сценарии китайскому лидеру отведена совсем другая роль, и горечь этой чаши Мао еще предстояло испить до дна. Его привезли на московскую дачу Сталина, а потом словно забыли о нем. Слоняясь по огромному парку спецобъекта, Мао напрасно ждал встречи с Учителем. Время шло, а хозяин упрямо не замечал присутствия гостя в своем доме, искусно уклоняясь от встреч с ним, хотя жили они в одном и том же здании, только Сталин на первом этаже, а Мао – на втором.

Так ни разу и не повидавшись, они в разных машинах отправились на торжества, посвященные семидесятилетию Сталина. В сущности, к этому моменту Мао был готов ко всему. Но когда Учитель неожиданно усадил его рядом с собой как почетного гостя, Мао понял, какая тонкая игра велась все это время. Понял и оценил.

Мао Цзэдун на праздновании 70-летия Иосифа Сталина в 1949 году

Сергей Тихвинский: «Сталин ему оказывал все знаки внимания, но не больше, чем остальным иностранным участникам. И уже после подписания договора, на прощальном приеме в «Метрополе», он поднял тост за великого китайского марксиста-ленинца Мао Цзэдуна, тем самым его полностью реабилитировав».

Сталин не доверял Мао Цзэдуну, а может быть, угадав в нем талантливого имитатора, просто не хотел собственными руками лепить двойника, поэтому милость и равнодушие отмерял поровну. В эти же дни между Китаем и Советским Союзом был подписан договор, который начинается словами «вечная дружба». Это утверждение, скрепленное рукопожатием вождей, становится путеводной звездой для двух народов.

Сталин умер через три года. Первый же приезд Хрущева в Пекин показал, что Мао Цзэдун уже не тот младший брат, которого можно было держать в приемной. Отныне он готов быть только на равных – более того, не прочь продемонстрировать собственное превосходство и тонко мстить за пережитые когда-то унижения. Грубоватый и недалекий Хрущев вначале этого не понял и, быть может, сам того не желая, подыграл Мао Цзэдуну. Почувствовав это, тот начал вести себя где-то покровительственно, а где-то и по-восточному экстравагантно. В один из первых приездов Хрущева Мао принял его в бассейне и предложил вместе поплавать и поговорить. Хрущев, у которого даже не было с собой плавок, не долго думая разделся и в семейных трусах плюхнулся в воду. Такие вот доверительно-семейные отношения – «без галстуков», как выразились бы сейчас.

Мао Цзэдун и Иосиф Сталин на церемонии подписания

Но продлилась эта идиллия недолго. Первым яблоком раздора стал доклад о культе личности Сталина. Для китайской делегации он оказался неожиданностью, как и для самого Мао.

Когда стало известно, что Хрущев будет выступать с секретным докладом о культе Сталина, глава китайской делегации Джу Дэ сразу послал шифровку в Пекин: «Как себя вести? Будут критиковать Сталина – уезжать нам или нет?» Якобы Мао ответил: нет, не уезжайте, но свое мнение не высказывайте, сидите и слушайте.

Причина такой реакции объяснялась просто: к 1956 году в Китае имя Сталина прочно ассоциировалось с именем Мао Цзэдуна. Он тщательно копировал советского вождя, и удар по культу личности Сталина, который нанес Хрущев, одновременно был ударом и по Мао. Официально Мао Цзэдун был оскорблен тем, что Хрущев не поставил его в известность о докладе. И в то время, когда в Советском Союзе имя Сталина вымарывалось из истории, в Китае, напротив, были организованы демонстрации в его поддержку. Впрочем, архивы Министерства иностранных дел хранят достаточно и других свидетельств ухудшения советско-китайских отношений. К тому же импульсивный и несдержанный Хрущев внезапно стал вести себя с Мао Цзэдуном как с рядовым секретарем какого-нибудь обкома.

Вот как о тех событиях мне рассказывал легендарный советский дипломат, доктор исторических наук, постоянный представитель СССР при ООН с 1955 по 1960 год, Чрезвычайный и Полномочный Посол в Китае с 1986 по 1990 год Олег Трояновский:

«Во многом вина за то, что наши отношения испортились, лежит на Хрущеве. Может быть, он даже и не хотел этого, но его манера поведения вызывала у них раздражение. И были такие эпизоды, которые сильно подпортили отношения».

Говорят, что однажды Хрущев даже назвал Мао Цзэдуна «старой калошей». Не в глаза, конечно, а так, в пылу разговора. Переводчикам наверняка пришлось попотеть, перекладывая на китайский сказанное Хрущевым. Впоследствии Никита Сергеевич, может, и рад был бы отказаться от этой формулировки, но слово не воробей.

Впрочем, воробьям чуть позже тоже досталось. К этому времени Мао Цзэдун дал своему народу новый лозунг: «Большой скачок». Это что-то вроде нашей индустриализации, но на китайский манер. Сотни миллионов трудолюбивых рук круглосуточно должны были что-то копать, носить, поднимать. Безропотным китайцам предписывалось выплавлять чугун в самодельных печках прямо у себя в огороде и, между прочим, убивать воробьев. Пернатые «враги народа» имели несчастье питаться зерном, а его в закромах родины не хватало. Позже птиц реабилитируют, чугун, отлитый на крестьянских дворах, окажется никуда не годным… но это будет потом. А пока народ заучивал цитаты Великого Кормчего и верил, что через три года начнутся 10 000 лет счастья. В Москве за этими экспериментами наблюдали снисходительно и по-прежнему считали Китай младшим братом.

В 1958 году был подписан документ, который, по задумке Хрущева, должен был еще больше привязать Пекин к Москве. Согласно ему, любое нападение на Китай должно было рассматриваться Советским Союзом как агрессия против себя самого: самонадеянность Хрущева и впрямь не знала границ. Ставя свою подпись под документом, он, кажется, искренне считал Китай едва ли не еще одной республикой Страны Советов. Вежливые улыбки китайских дипломатов его не смущали. Холодный душ не заставил себя ждать: еще не остыл сургуч, скрепивший текст договора, как китайские товарищи попросили помочь создать собственную атомную бомбу. Такого поворота событий Хрущев явно не ждал. Вооружать строптивого соседа ядерным оружием не входило в планы Кремля. Но когда Москва отказала, пришел черед обидеться Китаю. Тон переговоров стал неуклонно меняться.

Вот что вспоминал в нашей беседе о том времени генерал-майор КГБ СССР, начальник нелегальной разведки с 1979 по 1991 год, резидент советской разведки в Китае с 1964 по 1968 год Юрий Дроздов: «Переговорами занимались два посла. Один из них – Степан Васильевич Червоненко, второй – Сергей Григорьевич Лапин. Степан Васильевич Червоненко очень глубоко понимал китайскую психологию и обращал внимание на все мелочи. Сергей Григорьевич был человек более порывистый: ему казалось, что вот он приехал, поговорил, и все. Нам приходилось его останавливать – обращать внимание на целый ряд нюансов. Говорили, что дружба между советским народом и китайским народом должна крепнуть. Лапин говорил, что это правильный лозунг, а мы ему указывали: посмотрите на такую мелочь, это уже не китайско-советская дружба, о которой мы говорили, а дружба между народами – значит, правительство и все другие руководящие структуры и партия из дружеских отношений исключены».