Станки – токарные, шлифовальные и прочие – бездействуют. Небольшая группа рабочих покуривает, несколько размундиренных солдат режутся в очко. Кое-кто «трудится»: один ладит рукоятку к финскому ножу, другой чинит примус, третий сверлит отверстие в железной трубке для кресла. Зворыкин замечает все это своими острыми, цепкими глазами.

– Здоров, Алеха! – От группы курильщиков отделился токарь Каланча. – Каким ветром занесло?

– Революционным, балтийским! – радостно отзывается Зворыкин. – Ну, как вы тут?..

– Неинтересная наша жизнь, Алеха, сам видишь – сплошное непотребство.

– А где кадровики, где пролетариат?

– На Галицийских полях, на Мазурских болотах полегли, – вздохнул Каланча. – Кое-кто, конечно, приполз домой, а так, – он махнул рукой, все больше вчерашние землепашцы или не помнящие родства…

– Здорово, ученик! – Возле них остановился пожилой усатый мастер Василий Егорыч.

– Уже не ученик, Василий Егорыч, а помощник судового механика, – уважительно отозвался Зворыкин, пожимая усатому руку.

– Сюда-то сердце привело или дело есть? – спросил Василий Егорыч.

– Нешто сердце с делом всегда поврозь? – усмехнулся Зворыкин.

Им не удалось поговорить. С громким шумом в цеховые ворота хлынула толпа людей, враз заполнив обширное и пустынное помещение. И тут же с революционной быстротой возник митинг. Полуинтеллигентного вида человек в пенсне на самоварной физиономии взобрался на разбитый станок и зычно объявил;

– Товарищи рабочие, мировой капитализм перешел в наступление… В Нефанленде разогнали демонстрацию!..

Потрясенное этим сообщением собрание разразилось гулким ревом.

Голос из толпы. Даешь резолюцию!

Второй голос. Пошлем протест. И объявим неделю дружбы!

Первый голос. С кем?

Второй голос. С этим, как его… Ну, где разогнали…

Первый голос. С Нефанлендом? А как мы с ним будем дружить? Он небось в Африке.

Третий голос. По переписке придется!

Председательствующий. Товарищи рабочие, включим неделю дружбы с Нефанлендом в месячник солидарности со всеми чернокожими народами!

– Кто этот горлопан? – спросил Зворыкин своих друзей.

– А бес его знает! Объявился вдруг… Говорит красный директор, – отозвался Василий Егорыч.

– Прошу слова! – зычно крикнул Зворыкин.

«Красный директор» поглядел на живописную фигуру моряка: тельняшка, бушлат, смоляные кудри из-под бескозырки – и как-то засомневался.

– Даешь слово революционной Балтике! – крикнул Василий Егорыч.

Его поддержали, и Зворыкин одним прыжком очутился на «трибуне».

– Товарищи рабочие, кто мне скажет, какая в России власть? – обратился он к собранию.

– Да никакой нету, – ответил размундиренный солдат на костыле.

– Как так? – поперхнулся Зворыкин. – Выходит, Россия сирота?

– Не горюй, морячок, найдется дрючок! – ломаясь, крикнул костыльник.

Зворыкину надоело пустое препирательство.

– Эх вы! – сказал он с горечью. – Я на этом самом заводе еще мальчишкой на хозяина горбину гнул… Нешто мог я тогда мечтать… – Он задохнулся и вдруг наклонился к толпе – и в упор: – Совесть у вас есть? Себя же проигрываете! Завод в бардак превратили?..

– Не с того голоса поешь, товарищ матрос! – перебил его «красный директор». – Для революционных масс нет святее…

– А пошел ты знаешь куда! – отмахнулся Зворыкин.

Тот попятился и чуть не свалился с «трибуны».

– Не больно командуй! – послышалось из толпы. – Подумаешь, енерал какой выискался!

– Братцы, никак, старый режим вернулся! – заорал костыльник. – Хозяев страны в рыло норовят! – И он театрально рванул на себе ворот.

– Будет тебе, припадочный! – прикрикнул Василий Егорыч. – Чего людей мутишь?

– Братцы, у него под тельником гидра! – взвизгнул костыльник.

– Гнать его в шею!..

– Долой!

И прежде чем Зворыкин приготовился к отпору, десятки рук потянулись к нему, сорвали с «трибуны» и потащили из цеха Друзья Зворыкина тщетно пытались ему помочь.

Зворыкина вынесли из цеха и швырнули на землю. Толпа повалила назад в цех. Зворыкин поднялся.

– Ну, огляделся на заводе, кореш? – услышал он за спиной знакомый голос.

Степан Рузаев, в кожанке, с маузером на боку, глядел на него из-под насупленных бровей.

– Как видишь… – хмуро отозвался Зворыкин. Под глазом у него натекал громадный багровый синяк.

– Ясно, – сказал Рузаев и, пошарив в кармане, протянул ему большой медный пятак. – На, полечись… – И решительно направился в цех, знаком пригласив Зворыкина следовать за собой.

Когда они вошли, «красный директор» продолжал поднимать «революционную активность» масс.

– Мы должны со всей решительностью сказать: «Руки прочь от Гренландии!» – но, увидев Рузаева, он вдруг осекся – похоже, этим людям уже приходилось сталкиваться.

Рузаев вскочил на «трибуну» и втянул за собой Зворыкина, все еще прижимающего пятак к багровому натеку.

– Товарищи рабочие! – начал Рузаев. – Декрет о национализации завода подписан вон когда, а ваша продукция – ноль целых хрен десятых, двести митингов и тысяча резолюций. Так, братцы, дело не пойдет, мировой империализм протестами не запугаешь, работать надо. – Он повернулся к «красному директору». – Считаю кабинет в нынешнем составе распущенным.

– Рабочий класс доверил мне пост «красного директора»! – вскричал председательствующий.

– Рабочий класс тебе, может, и доверил, – отозвался Рузаев, – да только ты этого доверия не оправдал.

Раздались голоса рабочих:

– Правильно!.. В самую точку!..

– Я протестую! – взвизгнул «красный директор».

– Валяй, браток, – хмуро усмехнулся Рузаев, – протест шли по адресу: Нефанленд – Рузаеву. – И он легонько так, плечиком подтолкнул «красного директора», мигом очутившегося внизу. Предупреждая возможные осложнения, Степан Рузаев словно бы невзначай передвинул кобуру с маузером.

Толпа зашевелилась, на передний план выдвинулись настоящие кадровики, в том числе друзья Зворыкина.

– Вот что, ребята, – доверительно сказал Рузаев. – Революции позарез нужны броневики. Мы их вам с неделю назад в ремонт пригнали. А вы ни в зуб ногой, только митингуете.

– У нас теперь только горлом работают, – с горечью сказал Василий Егорыч.

– Кто громче орет, тот и герой, – добавил Каланча.

– Для ремонта нужны материалы, а у нас их нет! – раздался сухой интеллигентный стариковский голос.

Позади «трибуны», в тени, сбилась кучка заводских инженеров и техников; вид у них потертый, обносившийся, но все же они пытаются сохранить достоинство. Голос принадлежал инженеру Маркову, рослому и тощему старику, напоминающему Дон Кихота.

– Да у вас на заводском дворе до черта разных материалов! – вмешался Зворыкин. – Это же форменное золотое дно!

– Конечно, огромный технический опыт этого господина, – иронически отозвался Марков, – не имею чести знать ни имени, ни звания – делает его в этом вопросе более компетентным, нежели мы. Но я могу перечислить материалы и средства производства, отсутствующие…

– Вот именно: отсутствующие! – взорвался Зворыкин. – А на кой… хрен, пардон, нам это нужно знать? Извиняюсь, конечно, но если так рассуждать, то и революцию нельзя было делать. У нас не было ни авиации, ни артиллерии, ни продовольственных запасов. Я могу не хуже вашего до завтра перечислять, чего у нас не было. Но мы исходили не из того, чего нет, а из того, что есть, и сделали революцию, и довольно неплохо.

Рабочие одобрительно смеются.

– В точку!.. – поддержал Василий Егорыч.

– Давай, морячок, крой на все сто!.. – гаркнул костыльник.

– Кто этот кривоглазый Демосфен? –