В усталом и потном теле боцмана атмосферный кислород уже не опалял его жгучими факелами. Теперь Аххарги-ю мог внимательнее присмотреться к существам, к которым попал. На скользкой палубе, среди хрипа и рева, в плотном пороховом дыму, под звон железа и сумасшедшие выкрики происходил, возможно, самый обычный процесс деления, но Аххарги-ю сбивало с толку то обстоятельство, что количество существ почему-то уменьшилось.

И двигаться они стали быстрее.

Добравшись до индейского поселка, схватили немного вещей, в основном пищу, и сразу двинулись по заросшему берегу, боясь погони. При этом сумеречное сознание боцмана до предела было насыщено всевозможными знаниями о его пыхтящих спутниках и всех их прародителях по седьмое, а то и по девятое колено. Вряд ли знания боцмана были точны, вряд ли указанные им прародители могли длительное время существовать при столь ужасных физических и моральных недостатках, но боцману, видимо, особой точности и не требовалось.

Аххарги-ю сразу выделил главное.

Например, длинный жилистый человек в кожаных штанах и в грязном нашейном платке охотно отзывался на имя Нил. Когда-то он жил в Дублине. Точнее, даже не в самом Дублине, а в одном из его пригородов с непристойно длинным, непроизносимым названием. Но Нил и не произносил его никогда. На это у него были веские причины. Кровь, которую Нил неосторожно размазал по лицу, к счастью, не была его собственной; просто в горячке боя он кого-то не совсем неудачно ткнул ножом. Сейчас, торопясь как можно быстрее уйти от брошенной на берегу полузатонувшей лодки, в которой они сами и наделали дыр, Нил страстно желал оказаться в родном пригороде, хотя ничего, кроме петли и плачущих родственников, его там не ожидало.

Это, кстати, злило его даже больше, чем неудачный абордаж «Делисии».

Вторым был Сэмуэль Бут, ранее житель Чарльзтауна. Как все опытные приватиры, он любил хватать чужое и страшно не любил терять. Сегодня ему как раз не повезло: он ничего не добыл и потерял палец. Можно было считать, что Бут отделался легко, но все равно потеря пальца его угнетала. Спеша за Нилом, он время от времени для верности поддавал ногой маленькому ефиопу, ножом-мачете прорубающему тропу. Покинув ненавистную «Делисию», маленький ефиоп восторженно вскрикивал. Все это несколько облегчало страдания Бута.

Длинноволосое существо на деревянной ноге звалось Джоном Гоутом. Оно жевало табак, злобно сплевывало и изрыгало проклятия на нескольких языках.

Джону Гоуту тоже не нравились спутники, но и об оставшихся на палубе «Делисии» он нисколько не жалел. Он хорошо знал, что виселица никогда не снится просто так. Водянистый взгляд его засасывал, как морская пучина. Пробираться по каменистому, неровному, кое-где заиленному и густо заросшему папоротником берегу было очень не просто, – одноногий здорово отставал. Деревянная нога цеплялась за камни, оставляла след, похожий на отпечаток копыта.

Оглядываясь, Сэмуэль Бут ругался и клал крест здоровой рукой.

Сканируя сознание одноногого, Аххарги-ю никак не мог получить отчетливую картинку.

Ну да, чужие корабли, ужас.

В неразумных существах много ужаса.

Хотя Джону Гоуту явно везло. Так считал он сам.

Когда-то ядром ему оторвало ногу, но он выжил. С деревянной ногой по выбленкам не очень побегаешь, Джон Гоут пристроился к канонирам. Никто не знал настоящего его имени, но он поворачивал голову на оклик: «Джон». Не важно, что на этот оклик поворачивали головы многие приватиры, Джон часто успевал повернуть голову первым. За потерянную ногу он имел право получить пятьсот реалов или трех рабов. Боясь слишком быстро пропить так трудно доставшееся ему золото, Джон Гоут выбрал рабов, но пропил он их еще быстрее, чем пропил бы деньги.

Даже оловянную кружку пропил.

Кстати, Джон Гоут, тогда еще совсем молодой и, разумеется, двуногий, простым матросом служил на борту английского фрегата «Месть». Однажды адмирал Томас Хоуард ушел в море, намеренно оставив названное судно наедине с «Двенадцатью Апостолами» испанцев в бухте Ачибо. Личные счеты с капитаном «Мести» привели английского адмирала к такому неразумному решению: ведь при выходе из Плимута сама королева Елизавета ласково пожелала удачи и безопасности всем английским кораблям, как если бы сама находилась на борту одного из них. Долгое время считалось, что экипаж фрегата полностью погиб в неравном бою, но Джону Гоуту повезло: пули в него не попали, акулы не тронули, а пленил его лично дон Антонио де Беррео. Он неплохо относился к пленнику, надеясь выгодно его продать. Он даже угощал пленника вином, непременно напоминая: вино любого может превратить в скота, оно отравляет дыхание, нарушает естественную температуру тела и деформирует лицо.

Сам он пил ровно столько, сколько считал нужным.

Обычно на седьмой чаше смуглое лицо дона Антонио деформировалось, и он начинал рассказывал своему пленнику о далеком, затерянном в джунглях городе. Там все сделано из золота и драгоценных камней, вытирал дон Антонио потный затылок. Там короля купают в хрустальной ванне, а потом из специальных тростниковых трубок с ног до головы обсыпают желтым порошковым золотом. А в саду, рассказывал дон Антонио, вытирая большим платком потное, деформированное вином лицо, растут золотые растения. Дыхание дона Антонио становилось отравленным. И птицы, и ветки, и трава в саду, сообщал он, все – золотое. От таких слов естественная температура тела у дона Антонио еще сильней поднималась. Только ручей в саду, делал он небольшую скидку, течет самый обычный.

Воду ведь не сделаешь золотой.

У названного испанца Джон Гоут многому научился.

Например, пить и буянить, а также петь песни на разных языках.

Косые латинские паруса теперь не пугали Джона Гоута, как не пугали его и никакие другие, как бы они ни выглядели на морской глади. Когда ядром Джону Гоуту оторвало ногу, он сразу сказал себе: некоторым повезло еще меньше. Когда на дырявой галере его занесло на мутные просторы Ориноко, он сразу себе сказал: в таких глухих дырах надеяться нужно только на себя. Местные жители всегда будут убегать от ужасного одноногого человека, а королевские суда – неустанно преследовать. Он понимал, что даже маленький ефиоп не оставляет ему места в будущем. Особенно в джунглях, где погибают и более приспособленные.

Один только боцман не испытывал сомнений.

Много лет он мечтал, как в море, окунуться в джунгли.

В сумеречную душную бездну, густо оплетенную лианами, расцвеченную орхидеями, в паутинные болота, в гниль, в ядовитые туманы тянули боцмана яркие воспоминания об одном умирающем упрямом человеке, на которого он три года назад случайно наткнулся в глухой индейской деревушке. Приватирский барк «Три грации» встал на кренгование возле безымянного островка. Время от времени боцман охотился на глупых лабб и акури, похожих на одичавших поросят. Он не считал грабежи плохим делом, поэтому основательно почистил и попавшуюся на пути индейскую деревушку. Кроме нескольких золотых вещиц, он нашел в одной хижине умирающего белого. Вообще-то волков не должно быть много, считал боцман. И успокоился только после того, как уверился, что неизвестный действительно умирает.