Эта логика может повлечь за собой, при определенных условиях, и экономический рост, и стагнацию, и расширение занятости, и ее сокращение, может уменьшить неравенство доходов или же усугубить его — в зависимости от обстоятельств.

Опять же постоянная путаница понятий «рыночная экономика» и «капиталистическая экономика» становится причиной опасной слабости критики внедряемых стратегий. «Рынок», который по своей природе предполагает конкуренцию, — это не «капитализм», определяемый именно теми границами конкуренции, которые подразумеваются наличием монополий или олигополий (для ограниченного числа людей) на частную собственность. «Рынок» и капитализм представляют собой два разных понятия. Реально существующий капитализм, как прекрасно показывает в своем анализе Бродель, является противоположностью даже воображаемого рынка.

К тому же реально существующий капитализм не функционирует даже как система конкуренции между теми, кто получает выгоду от монополии на собственность, или конкуренции между ними и остальными. Функционирование этой системы требует вмешательства коллективного органа власти, представляющего капитал в целом. Таким образом, государство неотделимо от капитализма. Меры экономической политики капитала — стало быть, и государства, в той степени, в которой оно представляет капитал, — характеризуются конкретными логическими этапами. Именно этими логическими этапами объясняется тот факт, что в определенные периоды времени экспансия капитала влечет за собой рост занятости, а в другие — ее сокращение. Эти логические этапы не являются проявлением «законов рынка», сформулированных абстрактно, а подчиняются требованиям рентабельности капитала при определенных исторических условиях.

«Закона капиталистической экспансии», который действует чуть ли не как сверхъестественная сила, не существует. Не существует исторического детерминизма, который бы предшествовал истории. Тенденции, присущие логике капитала, постоянно сталкиваются с силами, противостоящими их действию. Реальная история, таким образом, является продуктом столкновения между логикой экспансии капитала и развитием общественных сил, противостоящих его экспансии.

В этом смысле государство редко является просто государством капитала: оно находится в самом центре конфликта между капиталом и обществом.

Например, индустриализация послевоенного периода с 1945 по 1990 годы не была естественным результатом экспансии капитала, а скорее была вызвана теми условиями, которые накладывали на капитал победы национально-освободительных движений, вынуждавшие стремящийся к глобализации капитал приспосабливаться к этой индустриализации. И эрозия эффективности национального государства, вызванная капиталистической глобализацией, не является непреложным детерминантом будущего. Напротив, реакция национальных государств на глобализацию может задать глобальной экспансии непредсказуемую траекторию в лучшую или худшую сторону в зависимости от обстоятельств. Например, важные изменения в капиталистическое регулирование может внести забота о состоянии окружающей среды, находящаяся в конфликте с логикой капитала (по своей природе краткосрочной). Такие примеры можно приводить до бесконечности.

Эффективные решения этих сложнейших задач могут быть найдены только в том случае, если мы поймем, что история не подчиняется непогрешимым экономическим законам. История складывается из общественных реакций на описываемые этими законами тенденции, которые, в свою очередь, определяются общественными отношениями в сфере действия этих законов. Эти «антисис-темные» силы — если говорить об их упорядоченном, связном и эффективном противодействии одностороннему и тотальному подчинению требованиям мнимых законов (на самом деле просто-напросто закону прибыли, который характерен для капитализма как системы) — влияют на ход развития реальной истории не меньше, чем «чистая» логика капиталистического накопления. Эти силы управляют возможностями и формами экспансии, которая развивается в заданных ими рамках.

Предлагаемые здесь методы не дают возможности заранее сформулировать «рецепты», позволяющие обустроить будущее. Будущее — это результат трансформации социальных и политических отношений тех сил, которые, в свою очередь, сами порождены противостояниями, чей исход заранее неизвестен. Однако мы способны обдумывать этот процесс — ради кристаллизации связных и реализуемых проектов — и таким образом помочь общественным движениям избежать ложных решений. Без подобного анализа такие движения могут запросто увязнуть в поисках.

Проект гуманистического подхода к решению задачи противостояния глобальной экспансии капитализма — это ни в коем случае не утопия. Напротив, это единственно возможный реалистичный проект, поскольку уже первые шаги в этом направлении быстро привлекут могущественные общественные силы, способные придать ему определенную логику. Утопией, в расхожем и негативном смысле этого слова, является как раз метод управления системой, понимаемый как рыночное регулирование.

Постмодернистские рассуждения — это идеологический вспомогательный инструмент, который в конечном счете узаконивает либерализм и призывает нас ему покориться.

Очевидная победа либерализма — в его самой упрощенной и жесткой североамериканской разновидности — не является толчком к омоложению капитализма за счет американской энергичности, того капитализма, который в старой Европе пострадал от государственного регулирования и идеи государства всеобщего благосостояния. Противопоставление «юной Америки», у которой есть будущее, «старой Европе», как известно, — любимая тема проамериканских рассуждений.

Наступление либерализма фактически имеет целью со всей жестокостью преодолеть растущие противоречия капитализма, который отжил свое и не может предоставить человечеству никаких перспектив помимо самоуничтожения.

Устаревание капитализма выражается не только в сферах экономического и социального воспроизводства. На этой не вызывающей сомнений инфраструктурной основе зиждутся и множественные проявления отхода буржуазной универсалистской мысли (вместо которой в новых идеологических дискурсах подается постмодернистская сборная солянка), и регресс в практике политического руководства (ставящий под вопрос буржуазную демократическую традицию).

Именно эти отступления лежат в основе идеологических дискурсов постмодернизма. Апеллируя ко всякого рода вульгарным предрассудкам, порожденным такими как наш периодами хаоса, постмодернизм, не заботясь о связности, регулярно предъявляет аргументы, заставляющие усомниться в концепциях прогресса и универсализма. Постмодернизм также не озаботился серьезной критикой соответствующих проявлений культуры Просвещения и буржуазной истории, не проанализировал их нынешние противоречия, усугубляемые моральным износом системы, а удовольствовался подменой настоящей критики убогими суждениями либеральной американской идеологии: «живи в ногу со временем», «приспосабливайся», «живи сегодняшним днем» — то есть воздерживайся от размышлений о природе системы, и в частности от вопросов, касающихся ее сиюминутного выбора.

Прославление врожденных различий — вместо того чтобы приложить необходимые усилия для преодоления ограничений буржуазного универсализма, — таким образом, действует в полном согласии с требованиями современного империалистического проекта глобализации, который может породить только систему апартеида в глобальных масштабах, основанную на реакционных идеологиях «коммунитаризма» в североамериканской традиции. То, что я называю «культура-листским» упадком, который выходит сегодня на передний план, внедряется и управляется хозяевами системы. Ничуть не реже за него в смятении хватаются угнетаемые народы (в форме так называемого религиозного или этнического фундаментализма). Это то самое «столкновение варварств», как писал Жильбер Ашкар, которое заставляет самореализовываться тезис Хантингтона.