нарушение санитарных норм и что с птицами нужно что-то решать. Начальник цеха каждый раз отмахивается, неопределенно отвечает, что «пернатая проблема» стоит в его приоритетном списке дел.

Моя должность — разнорабочий. Часть смены я укладываю сформованное тесто на лотки вагонетки, отправляю его в печь. Разгружаю свежий хлеб, отправляю дальше — на нарезку или упаковку. Остальную часть времени нахожусь на подхвате бригады, бегаю с разными заданиями. Например, помогаю пекарям. Больше всего люблю наполнять круассаны повидлом и сгущенкой из специального инъектора, который смахивает на пистолет. Стрелять сгущенкой — пиу! пиу! — разве может быть работа круче? Жаль только, что заказов на круассаны у завода не так много. Еще я помогаю на погрузке и даже — бу-э-э! — отмываю чаны от плесени.

В ночной бригаде тринадцать человек. Я самый младший. После меня идет Дашка, ей двадцать три. Дашка даже школу не окончила: как родила в шестнадцать, так и бросила учебу. Сразу пошла работать. Всем остальным за сорок, в основном на заводе работают женщины. Коллеги хорошо ко мне относятся, особенно пекарь Нина Алексеевна. Она называет меня своей маленькой тучкой и всегда приносит мне конфеты и мандарины, как будто мне не пятнадцать, а пять лет. А вот Ольга Петровна, тоже пекарь, держится холоднее, не сюсюкает, не угощает. Зато она однажды принесла мне целый пакет добротной одежды, объяснив, что ее сын резко из всего вырос.

Я очень благодарен всем им. Приятно, что чужие люди готовы заботиться обо мне просто так, хотя я ничем этого не заслужил. Я бы хотел многое сказать им о том, что чувствую, но почему-то максимум, что я могу в благодарность, — буркнуть сухое «спасибо» своим кедам. А чаще это просто хмурый кивок все тем же кедам.

Конечно, я выгляжу эгоистичным придурком, который принимает добро как должное. Но это не так, просто я ничего не могу с собой поделать. Словно в моей голове разрушен мост, соединяющий две станции: «Мысли» и «Слова». Поезд не может там проехать. Потому что между станциями — пропасть. Вот бы люди поняли, что у меня в голове совсем другое. Но я не оставляю им шанса.

Сегодня выкладываю свежеиспеченный хлеб в лотки. Он горяченный, и, хотя я работаю в перчатках, руки после этого, как всегда, будут в ожогах. Мой труд физический, а голова остается свободной. И я всегда занимаю ее учебой. Сегодня сокращаю дроби и перечисляю предпосылки франко-прусской войны.

После работы возвращаюсь домой. Под курткой несу два горячих батона — выдают в конце каждой смены. На часах чуть больше восьми утра. Вокруг стоит настоящий январский холод. Сквозь колючий воздух нос иногда ловит теплый аромат свежего хлеба.

Мне это нравится — не спеша идти домой по утренним улицам, прижимать к груди теплый хлеб, иногда откусывать от хрустящей горбушки и воображать, что я единственный человек на Земле. И работа сейчас, когда нет школы, дается легко. Но скоро наступит третья четверть, и начнется ад. Смена заканчивается в восемь утра, а в девять — уже уроки.

Дома ни брата, ни Нонны, полный восторг! Никто меня не трогает. Я просыпаюсь в двенадцать, сооружаю бутерброд с докторской колбасой, пью чай и сажусь за учебу. Потом решаю приготовить ужин на семью. Что-то простое, дешевое, но сытное. Солянка с сосисками вполне подойдет. А значит, надо в магазин.

Еще не открыв входную дверь, я слышу ссору и понимаю, что ссорятся соседи — те самые мать и сын. Сначала думаю, что они ругаются в своей квартире, и, не ожидая подвоха, выхожу. Оказывается, они в подъезде. Соседский сын нервно и быстро идет к лестнице, держа в руках большой мусорный пакет. Он одет так же, как и вчера.

За ним спешит мама. Она будто собралась на интервью для передачи, которую будут транслировать на весь мир: причесана волосок к волоску, брюки и мягкий обтягивающий свитер без единой складки, сверху — шерстяное пальто нараспашку.

Она говорит на повышенных тонах:

— Ярослав! Ну куда ты? Скажи мне, куда ты снова идешь? Тебе мало, да? Опять в милицию хочешь? Думаешь, тебе снова все сойдет с рук и мама опять договорится? Как бы не так! В обезьянник тебя запрут на пятнадцать суток и дело заведут! Ясно тебе?

— Мам, успокойся, — отмахивается парень. — Обезьянник пока в мои планы не входит. Я иду просто гулять.

Ужасно неудобно, что я стал свидетелем такой сцены. Но эти двое не обращают на меня внимания. Ярослав спускается по лестнице; мама идет за ним; развязанный ремень ее пальто волочится по ступенькам. Я плетусь на расстоянии.

— «Просто гулять»? Это так теперь называется? Я запрещаю тебе, слышишь? Ты никуда не пойдешь! — Голос мамы Ярослава звенит сталью. Сын саркастично отзывается:

— Остановить меня можно только самосвалом. У тебя не завалялся где-нибудь? Самое время достать, а то я уже иду.

— Может, мне сразу в милицию позвонить и сказать, что́ ты собираешься делать?

Оба уже спустились к подъездной двери. Ярослав толкает ее, и они выходят на крыльцо, но там останавливаются. Ярослав держит дверь. Я растерянно топчусь на лестничной клетке первого этажа.

— Отличная идея, давай, — усмехается он.

— Тогда я пойду с тобой! — заявляет его мама, решительно вздернув подбородок. — Куда бы ты ни шел, пойду!

Тон не оставляет сомнений: она это сделает. Угроза Ярослава впечатляет; видимо, мама и правда уже куда-то его «сопровождала», и ему не понравилось. Его усмешка сменяется досадой. Он бессильно рычит, пакет в его руках сердито шуршит. Наконец он срывается:

— Мам, да роди ты уже себе новую игрушку! Старая сломана, ее не починить, как ты не поймешь?

Напряженное молчание. Мама Ярослава застывает скульптурой. Ее осанка становится еще идеальнее.

— Тебе кажется, что все так легко и просто, — говорит она сумрачным тоном. — Ты понятия не имеешь, что я чувствую, каждую минуту ожидая, что ты снова заявишься на порог под конвоем. — Добавляет тверже: — Нет, Ярослав. Сегодня я иду с тобой. Погуляем вместе. Будет здорово, правда?

На улице много прохожих. Напротив двери в подъезд — детская площадка, сейчас там полно народу, но никто не обращает внимания на ссору. Мать и сын пока говорят довольно тихо. Но губы Ярослава уже дрожат, взгляд становится бешеным.

— Ладно, ты победила! — Резким движением он вдруг рвет мусорный пакет и вытряхивает содержимое маме под ноги. А потом яростно кричит: — Держи свой трофей!

После этого он влетает обратно в подъезд и мчится вверх по лестнице. Уступая дорогу, я вжимаюсь в стену. Ярослав проносится мимо, словно меня