Со стороны холмов доносились громовые раскаты, из туч сыпались мириады нефритовых стрел. Со стороны улицы послышался грохот массивных колес.

Женщина повернулась на звук.

– Наконец-то, – сказала она с облегчением. – Это за мной.

Когда-то он был чародеем из Крепи, но отчаяние толкнуло его на измену. Аномандру Рейку, впрочем, не было дела ни до отчаяния, ни до других оправданий, которыми сыпали Овраг и ему подобные. Те, кто предал Сына Тьмы, удостоились поцелуя Драгнипура, и где-то в этом вечном мраке посреди сонмища пленников мелькают знакомые лица и глаза, в которые можно заглянуть. Только что в них увидишь?

Ничего, кроме отраженного там собственного отчаяния.

Эти и другие редкие мысли сами по себе не были ни плохими, ни хорошими, однако то, как вольно они приходят и уходят, казалось издевательством. Невесомые, как смех, они в любое мгновение могли упорхнуть под чужие небеса и там резвиться на теплых ветерках. Оврагу и тем, кто его окружает, такое было не под силу. Им оставалась только вязкая слякоть да острые черные камни, врезающиеся в подошвы истоптанных сапог, а еще сырой и душный воздух, грязной пленкой оседающий на коже, как будто весь мир вокруг истекает лихорадочным по́том. В ушах стояли тихие стоны, словно бы доносящиеся издалека, и заглушающий их скрип и скрежет огромного фургона из дерева и бронзы да глухой лязг цепей.

Вперед, только вперед – а буря все ближе, тучи клубятся, отсвечивают серебром и сверкают изломанными железными стрелами. Оттуда – теперь уже беспрестанно – сыплются хлопья пепла, холодные, как снег, только не тают, а взбиваются с грязью в одно труднопроходимое месиво.

От большинства чародеев Оврага отличало крепкое и могучее телосложение. При жизни окружающие мнили его головорезом или разбойником с большой дороги. Лицо у него и вправду массивное, угловатое и довольно жестокое. Он был силачом, но здесь, в темных недрах Драгнипура, когда ты прикован к фургону, это едва ли можно счесть благом.

Тяжесть невыносимая, и все же он ее несет. Путь впереди бесконечен, и одного этого достаточно, чтобы сойти с ума, но он цепляется за остатки рассудка, как тонущий – за потрепанный канат, и продолжает идти, шаг за шагом, вперед и вперед. От железных оков кровоточат руки и ноги, и не могут зажить. Слева и справа плетутся такие же несчастные, все в комьях засохшей грязи, а за ними, едва различимые в сумраке, еще и еще – и несть им числа.

Может ли общее бремя служить утешением? После такого вопроса остается только судорожно рассмеяться и погрузиться в сладкую пучину безумия. Нет никакого утешения – лишь признаваемые всеми глупость, невезение и тупая упертость. На этом товарищества не построишь. Кроме того, компаньоны имели свойство очень быстро меняться; не успеваешь присмотреться к одному неудачнику, как на его месте тут же возникает другой.

Когда твое основное занятие – налегать на цепь, чтобы фургон катился и кошмарное бегство продолжалось, на беседы не остается ни времени, ни сил. Поэтому на хлопок по плечу Овраг не стал обращать внимание, на второй тоже. Третий, однако, чуть было не сбил его на землю. Он резко обернулся, готовый осыпать бранью того, кто оказался рядом.

Когда-то, давным-давно, он отпрянул бы, увидев перед собой подобное создание, а сердце его ушло бы в пятки.

Демон был огромный и широкоплечий. Он, по всей видимости, происходил из королевского рода, но внутри Драгнипура это ничего не значило. На себе демон тащил десяток-другой тел упавших или сдавшихся, вместе с их цепями. Мускулы бугрились от натуги, но он упорно продолжал идти вперед, держа безжизненные, тощие тела под мышками, словно охапки хвороста. Еще кто-то ехал у демона на спине, как детеныш обезьяны. У него хватало сил вертеть головой, но взгляд остекленелых глаз, скользнувший по лицу чародея, был совершенно бессмысленным.

– Эй, кретин! – рявкнул Овраг. – Кинь их на крышу!

– Нет места, – пропищал демон высоким детским голоском.

Чародей давно утратил способность к жалости. Демону следовало бросить всех, кто сдался, а не тащить их, но тогда остальные тут же ощутили бы на себе дополнительную тяжесть. А что будет, если упадет сам демон? Если нечеловеческие сила и воля изменят ему?

– Проклятый кретин! – прорычал Овраг. – Что мешает ему убить еще парочку драконов?

– Мы сдаем, – произнес демон.

Овраг почувствовал, что сейчас взвоет. Неужели кто-то еще сомневается? Но безнадежность и потерянность, звучавшие в писклявом голосе, проняли его до глубины души.

– Я знаю, приятель. Уже скоро.

– И что потом?

Овраг со вздохом опустил голову.

– Не знаю.

– А кто знает?

И на этот вопрос чародей ответить не мог.

– Нам нужно найти того, кто знает, – не унимался демон. – Я ухожу. Но я вернусь. Не жалей меня.

Перед глазами пробежала серо-черная рябь, и вот на месте демона возник огромный зверь, похожий на медведя, но тот был слишком измотан и безучастен ко всему, чтобы броситься на жертву, – такое еще порой случалось.

– Ты чересчур долго пробыл здесь, приятель, – сказал ему Овраг.

А кто знает?

Интересный вопрос. Действительно, ведомо ли кому-нибудь внутри Драгнипура, что́ произойдет, когда хаос их настигнет?

Поначалу, сразу после того как его поцеловали мечом, в перерывах между отчаянными попытками вырваться и воплями бессилия, Овраг всем задавал вопросы – даже пристал к Гончей, но та, исходя пеной, билась на своей цепи и чуть его не затоптала. Больше он ее не видел.

И кто-то ведь заговорил с ним, начал отвечать… Увы, слов он не помнил, только имя. Всего лишь имя.

Драконус.

За свою нескончаемую каторгу она повидала много всего, но побег двух Гончих псов Тени стал последней каплей. Госпоже воров Апсал'аре не пристало вечность волочить на цепи фургон и вообще марать себя всяким неподобающим трудом. Оковы нужны для того, чтобы из них высвобождаться, бремя – чтобы его избегать.

С той самой минуты как ее принесло сюда, Апсал'ара дала себе слово разорвать цепи, которыми прикована к этой жуткой реальности. Увы, обреченным вечно тащить проклятый фургон такое было не под силу. Кроме того, ей не хотелось видеть то месиво, что, взрывая грязь, волочится следом: измочаленные куски мяса, еще живые, бессмысленно болтающие то ли руками, то ли ногами. И посреди кровавого месива – глаза, ужасные глаза тех, кто не выдержал груза и сдался.

Поэтому Апсал'ара целенаправленно протискивалась ближе к фургону, пока не оказалась подле гигантского деревянного колеса. Там она сбавила шаг и, встав ровно за ним, пролезла в зазор между осью и скрипучим днищем, откуда без конца хлестал бурый поток, в котором смешались дождь, кровь и экскременты из разлагающихся, но все еще живых тел. Затащив за собой цепь, она устроилась на балке прямо за передней осью, подобрав ноги и упираясь спиной в склизкое дерево.