выводу: иногда без мужика лучше, чем с мужиком. КПД тот же, но хоть диван свободен. Судя по описанию моего папеньки, она была жуткой истеричкой. Со скидкой на его предвзятость, предположу, что она была достаточно нервной. Рубила с плеча, не задумываясь о последствиях. Примерно такой характер нужен, чтобы выставить мужа вон вскоре после рождения дочери.

Не знаю, как она вообще решилась на рождение ребенка. Там же с первых дней было ясно, что помощи от мужа ждать не приходится! Или она надеялась, что он изменится? Давняя женская мечта. Мол, это раньше он чудик незрелый был, а увидит своего ребеночка – и проснется в нем отцовский инстинкт, а вместе с ним и разум с совестью.

Но спячка полезных качеств папани продолжилась (и продолжается по сей день). Когда его выставили вон, он обрадовался сильнее, чем родственники. Вроде как ему дали карт-бланш! Теперь он мог ехать куда угодно и делать что угодно, не заботясь о последствиях. Алексис сама его выгнала, он теперь униженный и оскорбленный!

В тот день он последний раз увидел свою дочь – маленькую Танечку. Больше он никак ее судьбой не интересовался. Денег не давал – Алексис ведь живет в Канаде, там все богаче, да и вообще, из Союза деньги не отправляются! Он однажды написал туда, в заброшенное семейное гнездо. Но в ответ он получил сообщение, что Алексис вышла замуж и просит ее не беспокоить. Так что он и писать перестал.

Ха, а я думала, мне от папани мало досталось! Но меня он хотя бы иногда навещал, поддерживал деньгами, гулял со мной. Думаю, даже любил – надеюсь на это. Я была ближе, он стал старше. Обстоятельства сложились благоприятно, чтобы любить меня. Тане повезло не так сильно.

Хотя в детстве я этого не понимала. Маменька, в своих крестовых походах против бывшего мужа, могла бросить фразу вроде «Папа тебя не навещает, потому что у него другая дочка!» Вроде и взрослая тетка, а вела себя, как мелкий школьный хулиган. Она не понимала, каким ядом становились для меня мысли, принесенные ее словами. Я жутко ревновала отца к неизвестной мне старшей сестре. Да я почти ненавидела ее – примитивной и глупой детской ненавистью. Я считала, что из-за нее папочка бросил меня, а он бросил нас обеих.

Он позволил себе забыть про Таню, но вину за это переложил на других. У него был целый список: Алексис, ее новый муж, ее родители, даже моя мать, которая была против его общения с первой семьей. Он бы хотел, да не сложилось, и политика, и ветер встречный… Ну, вы поняли. Человек, который не хочет что-то делать, найдет тысячу оправданий.

Теперь я сидела перед ним в кафе, выслушивала все это и пыталась понять, как мне реагировать. Детская любовь подталкивает к прощению, но не к абсолютному же! Да и потом, ему не было нужно мое прощение. Ему нужна была услуга.

Где-то там, за океаном, выросшая Танечка умерла. Причем не в Канаде, а в США. И звалась она уже не Таня Муравьева, а Тэмми Рейнс. Когда, как и почему произошли эти перемены – папенька не знал. Отец года.

А вот Таня о нем помнила. Он бы вообще не узнал о ее смерти, если бы она не указала его имя в своем завещании. Так что ему как снег на голову свалилась дочь, которую нужно хоронить, и две внучки, которых нужно воспитывать.

Тут он и запаниковал, начал мельтешить и носиться, как курица с отрубленной головой. Он-то привык к тому, что он вечно молодой в свои шестьдесят плюс, а он оказывается – дед! Уж шестнадцать лет как дед. Но внучки ему нужны даже меньше, чем дочки (если такое возможно). У него жена младше меня, ну какой из него дед?

То есть, необходимость взять на воспитание двух маленьких девочек, у которых больше никого в мире нет, расстроила его сильнее, чем известие о смерти родной дочери. Отказаться он вроде как не мог, люди не поймут. Ему всегда было очень важно, что скажут люди. Но и брать детей на воспитание ему отчаянно не хотелось. Пройдет не меньше двух лет, прежде чем он сумеет выставить их вон!

Пока он метался по советчикам, просчитывая, что можно сделать, проблема решилась сама собой. Девочки пропали. Судя по тому, что ему сообщили, сбежали куда-то из временной приемной семьи. Отец для приличия обругал американцев, сделав вид, что он страшно расстроен. Но в глубине души, думаю, он испытал облегчение, хотя не признался бы в этом никому, даже себе.

Это не избавило его от всех неприятных обязанностей: с телом Тани нужно было что-то делать. И вот тут ему хватило наглости втянуть в эту историю меня.

– Понимаешь, Ио, детка, я не могу – я болею…

Он действительно болел, это видно. Обычно-то он розовощекий и бодренький, а тут побледнел, глаза красные, носом шмыгает постоянно… Вот только это не пневмония, о которой он заливал мне в самом начале. Это самая обычная осенняя простуда, максимум – грипп. И это уж точно не повод, чтобы бросить свою родную дочь в такой момент!

Но папенька видел мир иначе, всегда. Сейчас он напоминал мне школьника, который засовывает градусник в батарею, чтобы мама позволила ему не ходить в школу. Совсем уж отказаться от Тани он не мог – все то же «что люди скажут» мешало. Поэтому он создавал себе уважительную причину, чтобы не ехать за ней. А чтобы изобразить заботливого отца, разделил ответственность со мной, хотя не имел на это никакого права. Вроде как он не сразу сдался, он еще подергался, пытаясь найти способ вернуть дочурку на родную землю, которая для нее ничего не значила.

Думаю, он был готов к тому, что не втянет меня в это. С чего бы мне соглашаться? Таня всегда была для меня лишь именем. Слова «старшая сестра» в моем мире так и не обрели истинный смысл – это к вопросам о кровном родстве. Она же вообще могла не знать обо мне, последний раз папенька предпринимал жалкую попытку написать ей задолго до моего рождения. Она мне – никто, ее дочки – тоже, общая кровь вообще ничего не значит!

Или все-таки значит?

Сначала я отреагировала предсказуемо: обругала папеньку словами, которые были преуменьшением его истинной сути, и бросила трубку. Я готовилась забыть, я дала себе на это право, но забыть почему-то не могла. Мне казалось, что неизвестная мне старшая сестра зовет меня из могилы, словно прощения просит. И ее дочери… Каково